Название: Leave your demons behind
Артер: sogeprophet
Автор: Empatik
Бета: [J]akino_ame[/J]
Пейринг: Питер/Стайлз
Жанр: драма, мистика
Рейтинг: NC-17
Размер: ~3500 слов
Саммари: В глубинах нашего сознания обитают самые страшные демоны. Что будет, если дать им волю? Что случится со Стайлзом, если однажды он добровольно оставит дверь в сознание открытой?
Предупреждения: AU, расчленёнка
Ссылка: текст, арт,gif
Способность справляться с болью — величайший дар нашего ума. Классическая мысль говорит о четырех дверях разума, которыми всякий может воспользоваться в случае необходимости.
Первая — это дверь сна. Сон предлагает нам убежище от мира и его боли. Сон ускоряет течение времени, отделяя и отдаляя нас от того, что причинило нам боль. Раненые часто теряют сознание, а люди, получившие страшные вести, падают в обморок. Так разум защищает себя от боли, проходя через первую дверь.
Вторая дверь — дверь забвения. Некоторые раны слишком глубоки и не поддаются исцелению — во всяком случае, быстро. Кроме того, воспоминания часто причиняют боль, тут уж ничего не поделаешь. Пословица «время лечит все раны» лжива: время лечит многие раны. Остальные прячутся за второй дверью.
Третья дверь — дверь безумия. Порой разум получает такой удар, что впадает в сумасшествие. Хотя это выглядит бессмысленным, на самом деле польза есть. Бывают времена, когда реальность не приносит ничего, кроме боли, и, чтобы от нее уберечься, разум вынужден бежать от реальности.
Четвертая дверь — дверь смерти. Последнее прибежище. Ничто не может причинить нам боль, когда мы мертвы, — по крайней мере, так кажется.
Патрик Ротфусс, «Имя ветра»
Видения всегда накатывают мутными, душными волнами. Они окутывают Стайлза, тащат куда-то вниз, под переплетение корней, в темноту и тишину. В тех глубинах его ждёт что-то. Оно взывает к нему, просит о помощи, умоляет, приказывает.
— Открой, — шепчет оно, — впусти меня!
Во сне Стайлз пытается оказаться как можно дальше от этого голоса, потому что знает: помочь здесь ничем не сможет. Если бы и смог — во сне это осознаётся довольно ясно — то цена будет непомерно высока.
Постепенно шепотки начинают проникать и в реальную жизнь. Стайлз становится чуть более нервным, нежели обычно. Он оглядывается, вздрагивает, иногда качает головой, словно отвечая кому-то. Всё это продолжается до тех пор, пока над Стайлзом не смыкается ледяная вода, и он сам, удерживаемый Лидией не проваливается навстречу своим видениям. Корни кольцами свиваются вокруг него, шёпот, усиленный многократно, оглушает.
В самом убежище их ожидает тишина, белоснежные стены и Неметон. Одного взгляда на остов дерева хватает, чтобы понять — оно разумно, и оно выжидает. Всматривается в них, пока они ищут разгадку.
Шёпот снова царапает на грани слышимости.
Кто? Кто же? Может быть она? Девчонка из клана охотников, обречённая найти свою судьбу среди оборотней. Её проводник — волк, её якорь — пуля. Литая, цельная, она принадлежит им.
Кто? Кто же? Может быть другой? Оборотень, разрывающийся между «надо» и «правильно», вынужденный самостоятельно искать свой путь. Наставник служит ему проводником, его якорь — часы, единственная целая вещь в его семье. Он принадлежит им. Он завершён.
Есть и ещё один. Мальчишка, теряющий семью, цепляющийся за дружбу. Видящий, но ни кем не слышимый. Его проводник — безответная любовь, баньши слишком умна, чтобы принадлежать кому-то. Его якорь — отцовский значок. Сломанный и вновь обретший форму. Как и его отец. Как и он сам. Незавершённый. Он никому не принадлежит.
И теперь он мой.
У Стайлза в комнате так холодно, что можно, наверное, хранить продукты не опасаясь, что они испортятся. Окно распахнуто, и из него дышит жаром летний вечер. Если высунуть руку наружу, можно почувствовать, как кровь начинает нормально циркулировать по венам, но Стайлзу не до экспериментов. Он лежит на кровати, сражаясь с жаром, охватившим всё его тело. Капли пота падают на покрывало, тут же застывая маленькими льдинками на хрустящем от мороза белье.
Хриплое дыхание паром срывается с пересохших губ. Где-то внутри Стайлза разрастается пожар, он чувствует, как огонь охватывает его целиком, лижет раскалёнными язычками. Это так больно, что хочется кричать. Снаружи кожу обжигает холодом, сознание играет злую шутку, подбрасывая воспоминания кусочков льда, касающихся его кожи, рук Лидии, давящих на плечи, отцовского значка, впивающегося в руку. Он умирает и на этот раз по-настоящему.
— Стайлз.
Должно быть, голосу надоело шептать. Сейчас каждое слово слышно отчётливо, словно говорящий стоит рядом, или, что ещё хуже, словно говорит он сам. Из-за слипшихся ресниц глаза невозможно открыть, Стайлзу кажется, что он вот-вот захлебнется, но вокруг ни капли воды. Всё смёрзлось, покрылось ледяной коркой. Снаружи не остаётся ничего, а изнутри пламя выжигает то, что ещё осталось. Главное, что нужно помнить — это сон, просто иллюзия. Боль не существует. Есть только реальный мир и СДВГ.
— Стайлз, прекрати. Хватит бороться.
А ещё есть этот голос. Стайлзу хочется забыть всё происходящее, проснуться, как обычно, пойти в школу, подкараулить Лидию, разыграть Мэтта, сказать Скотту, что тот всегда был его лучшим другом, но сон слишком реален. Стайлз распахивает глаза, не обращая внимания на резкую боль, и видит клубящуюся вокруг тьму. В желтоватых отблесках она кажется живой. Отвратительные клубки проседают, шевелятся, корчатся от холода, не успевая даже добраться до его кровати. Свет почему-то неровно мерцает, словно тоже шевелится вместе с тенями. В сторону окна смотреть не хочется, но лучше знать наверняка. Там мириады светлячков бьются, умирая в тщетной попытке влететь в комнату: стена холода не даёт даже надежды пробраться внутрь, выхолаживает пространство, истребляет всю живность.
— Стайлз, это глупо. Нельзя использовать мою же силу против меня.
Тени тьмою копятся на полу комнаты, извиваются, собираются отвратительным клубком, обретают плотность. Вот уже вперёд вытягивается огромная лапа, бесшумно опускается, напрягается, словно тащит за собой что-то. Мучительно медленно вырисовывается торс, лязгают могучие челюсти, на Стайлза в упор смотрят отливающие красным глаза. Их всё больше, словно первая тень тащит за собою товарищей. Мешанина лап и когтей, оскаленных морд и вожделеющих глаз. Стайлзу хочется перестать дышать, отключиться, умереть. Ледяной воздух царапает охрипшее горло, ни руки, ни ноги уже не слушаются, вся кровь будто прилила к сердцу, заставляя его биться ещё оглушительнее. Он с трудом выталкивает из себя слова, звучащие, может, чуть громче шелеста крыльев злополучных светлячков:
— Кто ты? Какого… тебе нужно?
— Ты бы знал ответы, если бы хоть раз прислушался. Я дух, взращенный на чужой крови, выкормленный молитвами и страданиями, сладкой болью, страхом перед тем, кто сокрыт во мраке. Мне нужен тот, кто будет служить.
— Но я не друид, — Стайлз с силой втягивает в себя колючий воздух, растирает запястья, пытаясь пригнать к рукам хоть немного крови.
— Ты тот, кто никому не принадлежит. Один из тех, кто открыл дверь в свою душу. Слабый и сильный, трусливый и храбрый, верный… — голос замер. Морды шевелились из стороны в сторону, раскрывая голодные пасти, но от них не доносилось ни звука. — Ты лжец, Стайлз. Человек без имени. И я знаю, что тебе предложить.
В новолуние гулять по лесу довольно приятно, особенно оборотню. Нет той болезненной тяги, не зудит кожа от лезущей шерсти, не нужно точить клыки и когти о чужую плоть. Питер считает себя философом, а не убийцей, поэтому ему нравится это время. Ощущение гармонии.
Непроглядная ночь окружает, поглощает заповедник. В темноте чётче слышится каждый шорох, хруст веток, шелест крыльев, тихий шёпот. Стоп. Шёпоту как раз здесь и не место. Далеко впереди тихий чуть хриплый голос словно читает диалог, оставляя паузы в нужных местах. Питер идёт вперёд и вдруг отвлекается на суматошный отблеск света. Всего лишь светлячок, но чем ближе он к источнику шума, тем больше вокруг светящихся букашек. В памяти всплывают недавние события: чёртов дарак и взбунтовавшиеся силы природы. Теперь уже он идёт не прислушиваясь. Конечная остановка — Неметон.
Поляна с остовом дерева вся полнится мигающими огоньками. Светлячки пульсируют, движутся, мигают, ни на секунду не оставаясь на одном месте. Посреди поляны огромной нелепой корягой вгрызается в почву друидов корень. В самом центре него кто-то сидит. Питер даже не удивляется, когда в неровном свете ему удаётся различить знакомый затылок с отросшими прядками.
Выдыхает и расслабляется он уже автоматически. Что может сделать мальчишка? Улыбка сама растягивает тонкие губы, шаг становится мягким, крадущимся. Сейчас он подойдёт поближе и заодно вылечит Стайлзу его приступ лунатизма.
Пожухлая трава скрадывает и без того осторожные шаги приближающегося хищника. Питеру не нужно полнолуние, чтобы чувствовать в себе зверя. Отдельные фразы разносятся по поляне, запутываясь в тучах светлячков, отскакивая от деревьев. Нет никакого смысла в том, что он говорит, но Питеру всё равно интересно и он вслушивается.
— Хорошо, я понимаю, — Стайлз ерошит свои короткие волосы, указывая куда-то за спину. — А если он не согласится? — шелест крыльев кажется Питеру оглушительным.
— Тогда остаётся ещё проблема с якорем, — в ответ не слышно ни слова, но фигура Стайлза горбится, съёживается ещё сильнее. Он наклоняет голову, будто давая собеседнику шанс высказаться.
В воздухе разлит смертельный душок опасности, и Питеру уже не кажется забавным подкрадываться к Стайлзу, который, похоже, прекрасно знает, что он здесь. Или просто спятил, что тоже не успокаивает. Он начинает постепенно отступать к кромке деревьев, обходя Неметон по широкой дуге и наконец видит картину целиком.
Перед Стайлзом сидит огромная чёрная волчица. Её густая шерсть местами свалялась в грязные колтуны, местами выжжена, открывая корочки запекшейся крови. Она смотрит прямо на Питера, словно хочет прочитать что-то в его душе. Ноги сами собой подгибаются, и он падает на колени, зарывается руками в мягкую почву. Хочется вечно рассматривать листву под ногами, но взгляд волчицы не хуже магнита.
— Талия, — зверь подходит к нему, и Питеру хочется отшатнуться, так силён запах палёной шерсти, плоти, аконита…
— Я добавил ещё немного рябины и омелы, думал, тебе понравится, — Стайлз спрыгивает на землю, легко оказываясь рядом. — Призраки прошлого, дотронуться до которых было бы невыносимо больно. Что ты думаешь, а?
За пределами поляны слышится шорох. Кто-то окружает их, зажимает в кольцо. На коленях умирать не хочется, тем более перед каким-то спятившим человеком. Питер медленно встаёт, не отпуская взгляда волчицы, и выпускает когти. Стайлзу, кажется, нравится развлечение. Он присаживается на край Неметона, даёт место подошедшему здоровяку. Предупредительный рык альфы стихает, стоит Питеру отвлечься на шум за спиной. Из леса к нему выходит Лора, приближается почти вплотную, смотрит пристально, совсем как её мать. С боку приближается миловидная блондинка, её глаза совсем пустые, зато клыки чуть не пропарывают ему руку.
— Он рассказал мне, как это делали раньше, а я решил слегка усовершенствовать начинку, —глаза Стайлза лихорадочно блестят, когда он подходит ближе. Кажется, его совсем не заботит отсутствие диалога. Только сейчас Питер замечает его руки — они сплошь изрисованы какими-то фигурами: овалами или кругами, не получается разглядеть. — Нравится?
Он закатывает рукава выше, демонстрируя хаотичное нагромождение рисунков. Даже не рисунков. Татуировок. И когда только успел? Питер всё-таки решается ответить:
— Браво, малыш. Тебе удалось меня удивить. Что, стащил у Дитона пару книжек и теперь развлекаешься в своё удовольствие? А твой папочка, кстати, знает, что ты здесь? Доблестный шериф не будет волноваться за дорогого сыночка?
Волна дрожи проходит по телу Стайлза. Он прикрывает глаза, сосредотачиваясь. Словно вытаскивает наружу кого-то другого. И когда он снова фокусируется на Питере, тому становится не по себе. Сквозь Стайлза на него смотрит мёртвое опасное существо.
— Отец ничего не помнит. И не вспомнит уже никогда. Для него Бикон-Хиллз теперь не опаснее, чем два года назад, — он понижает голос до шёпота. — И так теперь будет всегда.
Стайлз моргает, избавляясь от наваждения, и продолжает своим обычным голосом:
— Что, дядюшка Питер, хочешь ещё раз умереть? Ты станешь первым из гомункулов, кому я дам голос. Только представь — первый среди равных, не этого ли тебе всегда так не хватало? А мне хотя бы будет с кем тут общаться, кроме самой коряги.
Питер отшатывается в сторону и тут же попадает в стальные объятья здоровяка. Кожу обжигает, разъедает слой за слоем. Питер дышит чаще, пытается вывернуться, смотрит, как под тёмной кожей вздымаются стальные мускулы. Наверняка сейчас его тело, покрывается волдырями, ожогами. Омела, рябина, аконит — воистину, смертельное прикосновение.
Стайлз подходит ближе, блаженно вдыхая аромат его палёной плоти.
— Прекрасно. Надеюсь, теперь мы можем поговорить серьёзно, а, Питер?
Хватка становится сильнее, кожа плавится, кажется, обнажая кости. Боли слишком много, не получается сосредоточиться на словах, даже на лице Стайлза. Питер кричит, выворачиваясь из последних сил, полосуя когтями подошедшую блондинку.
— Выдохни. Так у нас диалога точно не получится, — короткое падение, и его спина соприкасается с блаженно холодной землёй. Наваливаются запахи, звуки, но надо всем довлеет единственный голос. — Слушай меня. Я должен кое-что сделать. И мне нужна твоя помощь.
Стук каблучков дробью отскакивает от школьных стен. В сгущающихся сумерках Лидия спешит добраться до крытого перехода. Ей очень нужно увидеть Стайлза именно сегодня, сейчас. Он игнорирует ее попытки поговорить уже много дней, так что встреча, которую он ей назначил, может быть единственным шансом узнать, что случилось.
Совсем недавно Дитон провёл для Эллисон и Скотта что-то вроде изгнания демонов. Всё те же участники, те же предметы, только на этот раз без временных смертей и ледяной воды. Он просто ввёл каждого из них в транс, направляя словами, заставляя найти в себе ту самую червоточину и закрывая её. Эллисон пришлось сложнее: их отношения с Айзеком ещё не настолько установились, но тут им помог Скотт, как ни странно. Втроём они вышли из клиники, довольные жизнью и друг другом. Только Дитон спросил, почему не пришёл Стайлз. Лишь после его слов Лидия смогла вспомнить, что Стайлз и в самом деле должен был прийти.
Теперь же она найдёт его, и они обязательно поговорят.
Он ждёт её там, где они договорились. Стоит, облокотившись на стену, рассматривает бетонный потолок, словно нет ничего интереснее. Она подходит ближе, проклиная каблуки, стук которых слышно далеко вокруг.
— Стайлз, хорошо, что ты всё-таки пришёл. Нам нужно поговорить, — он не реагирует, даже не смотрит в её сторону. Вопиющая наглость!
Лидия хватает его за запястье, тянет на себя. Кожа у Стайлза холодная, словно он стоит так уже не первый час на холоде без движения. Ей становится слегка не по себе.
— Не лучшее время и место для разговора ты выбрал, скажу я тебе. Ну, посмотри уже на меня!
Он словно оживает, как только слышит в голосе Лидии отчаянные нотки. Ловко перехватывает её руку и смотрит прямо в глаза. От его пустого взгляда становится ещё страшнее, но именно голос заставляет шагнуть назад.
— Лидия, ну что ты. Скорее ты меня пугаешь таким серьёзным настроем, — он поднимает руку, словно собираясь защищаться, пустые глаза округляются в притворном страхе, а на губах играет улыбка.
— Слушай, я сейчас абсолютно серьёзна. Это по поводу того, что происходит, ну…с вами тремя. Стайлз, мне кажется, на тебя оно влияет сильнее всего. Дитон прав, это нужно прекратить. Дверь или что там, должна быть закрыта. Я волнуюсь за тебя. Вспомни же! Я твой якорь. Нам удалось вытащить тебя от Неметона, а теперь нужно прекратить его влияние. Закрыть твой разум от воздействия извне.
Лидии кажется, она давно столько и так проникновенно не говорила. Но сейчас главным было вытащить Стайлза, помочь ему справиться со всем этим.
Лидия оглядывается вокруг, надеется найти ещё хоть какой-то аргумент. В свете зажегшихся фонарей, её тень на стене кажется пародией на неё настоящую. Она переводит взгляд чуть выше и замирает в ужасе. Тень Стайлза возвышается над ним, пульсирует и, словно бы копошится огромным отвратительным клубком чего-то неестественно живого. Из неё тянутся в разные стороны чудовищные морды, скалящие пасти в хищном оскале. Десятки глаз светятся в этой тьме. Было похоже, что они ищут что-то. Или кого-то, вдруг подумалось Лидии.
Стайлз никак не реагирует на происходящее, поэтому она решается сделать ещё один шаг в сторону, но он только сильнее сжимает её запястье.
— Погоди, Лидия, — голос глубокий, раскатистый, обволакивающий, словно бы раздаётся в её собственной голове. — Ты так добра, бескорыстна. Хочешь помочь своему другу и даже знаешь, что для этого требуется. Вот только якорь ему больше не нужен, —тени сгущаются, обретая форму, глаза, смотрящие теперь прямо на Лидию, сияют дьявольски-красным. Тысячи белоснежных клыков блестят от слюны. — Первый и последний раз предупреждаю, баньши, — Стайлз наконец поднимает голову, продолжая удерживать её за руку. Губы его плотно сжаты, в глазах мечется что-то чёрное. — Оставь мальчишку!
Словно по команде, существа бросаются на Лидию. Она чувствует, как в неё вонзаются их клыки, боль захлестывает с головой. Её оглушает их голодное рычание, чавканье, треск рвущейся ткани, хруст…её собственных костей. Они вгрызаются в живот, вытаскивая наружу тёплые внутренности, терзают ноги, не в силах с первого раза справиться с костями, с наслаждением – о да, она слышит их довольное урчание, как они ликуют, пируя ею – отгрызают пальцы один за другим. Над ней, подсвечивая красным, нависает бетонный потолок прохода. Всё её тело дрожит, судорожно дёргаясь, когда какая-нибудь из тварей пытается оторвать кусок побольше.
Почему-то она не теряет сознание?
Болевой шок, кровопотеря.
Боль.
Ей хочется сказать, что это больно.
Хватит.
Кто-нибудь.
Стайлз присаживается рядом, склоняясь совсем близко. Тут же на его щёку брызгает кровь — её собственная. С хрустом дробится плечо. Он всматривается в её лицо своими странными глазами, пытается разглядеть что-то. Мягко, осторожно дотрагивается до скулы, очерчивает линию челюсти.
— Почему же ты не кричишь, баньши? Тебе же больно, ну. Давай, — его губы почти касаются мочки её уха. — Кричи.
Лидия вспоминает, что нужно дышать, с хрипом тянет в себя воздух. Во рту появляется металлический привкус, нос першит от крови. Она вдыхает поглубже.
И кричит.
Этажом ниже, мать Лидии просыпается от пронзительного крика дочери. Она выбегает на лестницу, забыв надеть халат, бежит наверх. Дверь привычно распахивается, щёлкает выключатель, и она обмирает на пороге. Её дочь на кровати, кричит и бьётся, кажется, в истерике. Простыни сбились, одеяло на полу, среди осколков зеркала и стеклянной вазы с прикроватной тумбочки. В разбитое окно врывается холодный ветер. Но главное — повсюду кровь. Кровать, простыни, пол — всё в крови. На стене, как раз в изголовье, размашисто, кровью же, написано послание.
ОСТАВЬ МАЛЬЧИШКУ В ПОКОЕ
Осторожно ступая по ковру, она приближается к дочери, с ужасом осматривая повреждения. Аккуратно прикасается к её окровавленной руке и зашепчет:
— Лидия, детка. Тише. Я с тобой. Успокойся. Всё позади. Это просто сон.
Она не знает, что за сон должен быть, чтобы её дочь сделала с собой такое, но продолжает утешать. Крик прекращается. Лидия распахивает глаза, таращится в темноту невидящим взглядом. На ощупь хватается за протянутую руку, сжимает так, что белеют пальцы.
— Мама?
По её щекам катятся слёзы. Смешиваясь с кровью, они падают вниз в звенящей порывами ветра тишине.
— И повсюду были осколки стекла и кровь, а на стене надпись «Оставь мальчишку в покое». Написала собственной кровью, можешь себе представить?
— На самом деле, с трудом. Но ты-то что там делал, Эйдан?
— Когда моя девушка кричит, попробуй её не услышать. И если она в беде, я должен быть там. Для неё. Чёрт, никогда ещё не видел, чтобы от её крика лопалось стекло. И эта надпись…она сказала, что ей снился Стиллински.
— Стайлз? Да ты шутишь! — Скотт хмурится, пытаясь уловить в словах альфы ложь, но его сердце бьётся спокойно.
— Нет, Скотт, я серьёзно. Вы двое уже не опасны, но Стайлз…я не хочу, чтобы он приближался к кому-либо из нас.
Это был самый длинный разговор с Эйданом, но главное, что Скотт из него вынес — нужно срочно поговорить со Стайлзом.
Его телефон не отвечает, в школе нет даже намёка на его присутствие. Скотт крутится на месте, пока не отчаивается окончательно. Решив дождаться конца занятий, он отправляется на урок, дав себе обещание, что сразу после школы заглянет к другу и выяснит, что происходит.
Уже засыпая, Скотт вспоминает, что так и не зашёл проведать Стайлза, но решает, что лучше это сделать на свежую голову. Тем более что тот наверняка появится в школе уже завтра — у них тест по экономике, и Финсток обещал устроить персональный ад тому, кто не явится.
После того как Дерек и Кора покинули Бикон-Хиллз, стая перестала заглядывать в лофт. Всем кажется, что обшарпанные стены выглядят невзрачнее обычного, и сама атмосфера уже не располагает к долгим посиделкам. В целом же, наведываться в дом к хозяевам без их ведома — признак дурного тона.
Это первое что Стайлз заявляет Дитону, когда тот закрывает за собой массивную дверь.
— Твои друзья волнуются за тебя, спрашивают, всё ли в порядке.
Стайлз выглядит расслабленным, словно чувствует себя здесь как дома. Его босые ноги оставляют на полу еле заметные следы, когда он подходит ближе. Рукава рубашки закатаны, на предплечьях — мешанина символов, рисунков. Чаще всего попадается изображение глаза. Стайлз перехватывает недоумённый взгляд и ухмыляется, указывая на особо удачное изображение.
— Око гора, доктор Дитон. Он же, «Соколиный глаз Гора». Делают с целью защиты от всевозможных неприятностей. Я его сделал, чтобы следить за своим «гостем». Прозорливость, бдительность, защита — вот, чего мне не хватало всё это время, — он отворачивается, уходя вглубь комнаты. — Кому как не вам знать это.
— Стайлз, послушай…
Он резко разворачивается во время движения, на лице появляется скорбная гримаса. У Дитона возникает ощущение, что тьма вокруг сгущается. Но вместо гневной тирады он слышит смешок.
— Знаете, он тоже так говорил. Стайлз, послушай меня. Стайлз, мне есть, что тебе предложить. Вы вообще знаете, что Неметон — это не просто какое-то абстрактное место? Знаете же.
Он указывает на кресло, предлагая сесть, а сам продолжает кружить по комнате. Дитон медлит возле двери, а затем принимает предложение, отмечая про себя, что, не смотря ни на что, СДВГ всё же осталась. Как и общая неряшливость, и нервозность пополам с хамством. Стайлз не одержим, и это выбивает из колеи.
— Да, друиды всегда догадывались, что их молитвы не уходят в пустоту, — старое кресло скрипит, стоит на него присесть, с подлокотников падают катышки пыли.
— Вот только почему-то дальше догадок у вас дело не заходило, так? То, что, к примеру, это может быть существо разумное, обучающееся, наделённое памятью, вы даже не подумали? — он раздражённо проводит рукой по волосам, и стены отзываются дрожащим треском. — Вы хоть понимаете, что в моей голове творилось с этого чёртового ритуала? Да я себе эти знаки сам рисовал, лишь бы только не дать этой чертовщине мною завладеть! Иглой с чернилами. Думал, если пойдёт заражение, самому же придётся себе руку отрезать, хотя бы знаю, где у вас ножовка лежит в клинике.
Дитон смотрит на Стайлза и не может поверить. Не представляет, как он сидел ночами, переходя с сайта на сайт, листая книги, как кусал губы, выкалывая на руках обереги. Он присматривается к татуировкам, замечая, насколько они отличаются друг от друга по уровню. Сложность увеличивается от рисунка к рисунку и можно заметить, где он дополнял привычную схему, усиливая действие. Невозможный мальчик.
Стайлз вытирает покрасневшие глаза и скалится, указывая куда-то в сторону окна.
— Забавно, правда. Я всегда думал, что никто обо мне и не вспомнит, кроме отца, если я вдруг исчезну. Ну, может, Скотт. А тут пришлось стирать себя из стольких голов.
— Поэтому ты решил напугать Лидию? — он надеется, что его голос звучит, как обычно мягко, но не может быть уверенным. Комната постепенно наполняется силой, и воздух гудит от напряжения.
— Мне нужно было, чтобы близнецы отвадили как можно больше народа, да и сама Лидия, её…особенность так повлияла на видение. Не важно. Главное, вы последний, кому я это говорю: забудьте о Неметоне. Теперь на его силу никто не покусится. Я смогу его защитить.
— Кучкой опасных для оборотней гомункулов и бесконтрольной силой? Как мёртвые волки помогут тебе спасти дорогих людей? Тех, кто теперь даже не помнит о твоём существовании.
Дитону больше не хочется продолжать разговор. Сейчас ему необходимо вернуться к стае и решить, что делать с духом, который обрёл такого неожиданного защитника.
— Алан, я оберегаю их, как могу. Если для этого нужно стереть себя из их жизни, я это сделаю.
— И ты хочешь остаться здесь? В Бикон-Хиллз? В полном одиночестве?
Дверь лофта со скрипом отъезжает в сторону, и Дитона накрывает лёгкой дурнотой. На пороге нагло ухмыляется Питер Хейл собственной персоной.
— Кто вам сказал, что он один, наш добрый доктор? Неужели вы не знали, что я обожаю заниматься благотворительностью.