Название: Осколки кварца
Артер: Drakon
Автор: deputy do me (билли крэш)
Бета: Amarillis_Beladonna
Арт-беты: Vumera, самая быстрая улиточка
Персонажи/Пейринги: Талия Хейл/Мелисса Маккол, Талия Хейл|Питер Хейл, Кайл Маккол, Скотт Маккол
Жанр: драма, horror, романс
Категория: фем
Рейтинг: R
Размер: ~15000 слов
Саммари: Мелиссе семнадцать, когда ее обращают; или история о том, как все начиналось
Ссылка на архив с артом: здесь
Ссылка на текст здесь
Предупреждения: графичные убийства
От автора-1: агента Маккола в этом тексте зовут Кайл, потому что текст начинал писаться до официального подтверждения его имени; таймлайны немного сдвинуты и изменены, так как Питер здесь только на год младше Талии
От автора-2: я искренне приношу свои извинения за задержку дедлайна организатору, артеру и читателям ) все арты кликабельны
I
- Доброе утро, - улыбается Талия, когда он спускается к завтраку. Питер ненавидит эту ее улыбку - растянутая между уголками губ фальшь, вечное “я-лучше-чем-ты” с изнанки. Я-лучше-чем-ты темной ночью, когда они гонятся за оленями, частично обратившись, и он в темноте успевает заметить только ее когти под мягким пушистым подбородком, вспарывающие до крови бьющееся в испуге мощное тело. Я-лучше-чем-ты в классе, двумя красными росчерками, которые есть на ее, но нет на его очередном эссе на вольную тему рядом с насмешливой “A” (ты пишешь слишком мрачно, оправдывается учитель, припечатанный к месту его тяжелым, злым взглядом; слишком отстранено, у твоей сестры зато есть сердце). Лучше в спорте, лучше дома, лучше с матерью, лучше с инстинктами.
Доброе утро, говорит Талия, и Питера тянет выблеваться в тарелку от скопившейся в ее голове лжи; братья и сестры всегда не ладят, но в их семье это было доведено дальше любого возможного предела. Нужно быть не просто хорошим, говорит отец, хмуря устало лицо, а Талия перебивает его мягко - не продолжай, я знаю, и Питер представляет себе ее распятой на ведьминском кресте, выкручивает ей запястья, метит кожу раскаленным железом. А отец кивает, отец ставит в рамочки ее дипломы и грамоты, приходит на ее матчи, сверкает в темноте красными глазами, поднимая с земли тушу аккуратно убитого оленя.
Питер стоит в тени деревьев, втягивая клыки обратно, обессиленно перебирает когтями, в очередной раз не соответствуя, и это лишь делает его злее.
Питер говорит:
- Доброе утро, - спускаясь к завтраку.
Питер говорит, смакуя удовольствие:
- Я тоже знаю.
- Что знаешь, братец? - смеется Талия, холодно, тихо, трескуче. Ей шестнадцать, но глаза у нее - тридцатилетки, повидавшей больше, чем ему когда-либо удастся. Мертвые, спокойные глаза - Питер так не умеет, слишком много ярости роится под кожей, мешает жить, мешает спать.
Нормальные подростки думают о порнозвездах, о пакостях, которые они устроят донимавшим их учителям.
Питер, закрывая глаза, видит только, как умирает его сестра. Мать говорит, это подростковое. Мать говорит - у тебя целая вечность, чтобы перерасти это, и отправляет его на охоту.
- Знаю, - отвечает он, коротко моргнув. Талия, из кроваво-мертвой, снова становится живой, надменной, докучливой.
Они играют в эту игру с тех пор, как Питеру стукнуло три, и он стал обращаться раньше сестренки. Мучительнее, больнее; в три года сложно принять, что при виде луны из твоих ногтей прорезаются острые когти, что слышно за милю, как где-то кого-то избивают, что хочется больше не играть, а загонять до смерти все, что окажется медлительнее.
Отец оставался с ним каждую ночь. Мама вязала ему шапку с прорезями для остроконечных ушек. Смотрите, говорили они умиленно, когда в гости приезжали дружественные стаи. Питер уже может. Не знаем, в кого он такой талантливый.
Талия смотрела за ними, тихо уткнувшись в дверь носом и плакала, плакала, плакала.
Она думала, что она хуже. Поэтому ее не любили.
- Знаешь-знаешь, - отвечает сдержанно Талия; на лице у нее - несмываемое ехидство, - на завтрак - два яйца с беконом. Уж это и ты можешь унюхать.
- Другое знаю, - с досадой дернув губами отзывается Питер; внутри он сам язвителен и спокоен, сестра не прорвется. Говорят, с родственниками надо быть честнее; говорят, они всегда поддержат. С тех пор, как Питеру стукнуло три, он перестал в это верить. С тех пор, как ему стукнуло три, он скорее покажет нутро случайным прохожим, чем обнажит свои чувства перед сестрой.
- Давай, - поддевает ножом хрустящий кусок мяса Талия; может, это действительно подростковое, но Питер ненавидит ее каждой клеточкой своего тела, - попробуй.
И в этот раз ему действительно есть, чем заципить ее. Нарушить ровный ритм ее самодовольного дыхания.
- Томми Райдер звонил, - с готовностью говорит Питер, и теперь на его лице расцветает спрятанная под маской улыбка, - хвастался. Что значит “вторая база”?
Талия кривит губами едва заметно, аккуратно кладет приборы рядом с тарелкой и скалится:
- Что ты скорее подохнешь, - получается только испуганно, - чем повторишь это так громко, чтобы услышали родители.
Питер красиво ведет шеей - отработанное движение, в их схватках полумер не бывает, вспыхивают желтым глаза.
Они катаются по полу, тянутся к глоткам друг друга, ожесточенно рыча и оставляя глубокие царапины.
- Солнышко, - произносит над ними отец, не обращая внимания на руку Питера, до крови распарывающую ей живот, - мне нужно взять мамино лекарство. Будь умницей.
Талия бьет Питера локтем в солнечное сплетение, скидывая с себя, и поднимается на ноги, взъерошенная, перепуганная.
- Спасибо, - улыбается отец, - Питер, дорогой, будь так добр.
Он подтягивает себя к батарее, потирая ноющие плечи, смотрит на нее зверем с высоты отцовских ног. На ее цыплячьего цвета майке расцветает красный цветок.
Умницей, говорит ей папа, добрым, говорит Питеру он.
“Ни за что”, думает Питер, но не вспоминает вслух про Томми Райдера.
Он просто не может быть добрым - это не в его природе. Талия знает тоже. Питеру кажется, что это первая причина, по которой он так ее ненавидит.
Я-лучше-чем-ты из насмешки превращается в горе - у меня есть чувства, произносит Талия, у меня есть сердце, у меня есть рамки. У тебя - нет.
- Я знаю, - пожимает плечами Питер, - но у меня есть ты.
С годами их схватки становятся только жестче. Но Талия думает - лучше я, чем Джим, подкинувший Питеру дохлую мышь в школьный портфель. Лучше я, чем продавец в магазине, отказавшийся принимать обратно испорченные суши.
Каждый росчерк его когтей на ее теле спасает чьи-то жизни. На ней зарастет. У него - нечему срастаться.
- Ты не спрашивала, - глухо тянет Питер, с щелчком возвращая на место выбитое ей запястье, - почему у них со мной так получилось?
- Я не думаю, - отвечает Талия, убирая со своей шеи окровавленные пальцы; на месте недавнего надреза - гладкая, красноватая кожа, - что мама с отцом когда-нибудь это признают.
- Что признают? - допытывается до нее Питер, глаза у него - на мокром месте.
Талия протягивает ему руку, помогая подняться, смотрит на него долго, с нескрываемой грустью. Им проще драться, чем признать, что они в одной лодке, но в этот раз ей до черта надоедает с ним бороться. Она говорит, не отрывая прямого взгляда:
- Что тебя никогда не исправить.
А потом обнимает, сцепляя за его спиной ладони.
Игра перестает быть игрой, когда Питер возвращается домой, забравшись в комнату через окно, и гулко рыдает, стараясь проглатывать рвущиеся из горла вскрики. Талия слышит, потому что она, кажется, все свои инстинкты на него настроила; идет к нему, даже не думая стучаться.
Питер бледный и грязный, под засохшей темной землей на его одежде почти не разглядеть багровых пятен, но ей не надо видеть, она слишком хорошо знает, чем от него пахнет.
- Я, - начинает говорить Питер, но остаток фразы съедает, резко втягивая сквозь зубы воздух, - там…
- Я знаю, - прерывает его Талия, и если даже ее губы на мгновение вздрагивают, прежде чем она берет себя в руки, то он все равно не посмеет ей это припомнить.
- Что знаешь? - спрашивает он бесцветно, поворачивая к ней голову.
- Просто знаю, - морщится она делано, - знаю и не скажу.
Глаза у Питера медленно загораются бледно-синим, он снова судорожно вдыхает, вцепляясь когтями в свою простынь. Он смотрит на Талию с вызовом, с остатками обычной злости, но руки у него дрожат, тело его дрожит; он ждет ее ответа, и она вместо обид и оскорблений просто улыбается:
- Красиво, - хотя внутри у нее разгорается что-то, чему она не может дать названия. Что-то, чего она никогда к нему раньше не чувствовала (желание защитить, понимание своего; какая разница, что он и кто он, если он ее брат, после всех лет вражды - разве это не глупо?).
- Я знаю, - повторяет Талия и садится рядом, а он рассказывает ей - скупо, впервые жалея слов - что она прочитает завтра в газетах.
Талия возвращается под утро, еще грязнее, чем он, еще кровавее. Всего лишь три слишком наглых подростка, решивших броситься на оборотня с ножом.
Я-лучше-чем-ты, не произносит она, злясь на себя за то, что не может выкинуть из головы их дурацкое соревнование. Питер убил одного и ранил других. Талия нашла их раньше, чем они вызвали скорую.
Один-два.
- Я знаю, - говорит Питер и помогает ей умыться; у него больше не дрожат руки, он больше не испуган.
Талия обнимает его - крепче, чем она когда-либо признала бы, и они сидят в тишине, пытаясь свыкнуться с ощущением чужих отнятых жизней, прилипших к их пальцам. Талия думает - теперь-то все будет нормально. Талия думает - теперь им больше нельзя будет ссориться.
А через несколько часов ее глаза из голубых становятся красными.
- Авария, - сообщает шериф, неуклюже застыв на пороге, - машина взорвалась, скатившись с обрыва. Никто не выжил.
Питер бежит в лес, не сдерживая больше бесконечной своей ненависти.
Домой он не возвращается.
II
Мелисса идет по коридору, сжимая в руках ремешок сумки - она потертая и немного изношенная, но это единственное, что осталось у нее после смерти бабушки. Школьный психолог говорит, что это ее способ справиться с горем, но Мелисса, на самом деле, не чувствует горя. Ба уходит тихо, во сне, а долгие месяцы до этого она все повторяет, что смерти незачем страшиться, что она, в конце концов, заслужила хоть сколько-то покоя - видит Бог, она многое успела повидать за свою жизнь. Ба была далека от религии, но ей нравилось слово “бог”, напоминало ей о доме.
Мелисса не чувствует горя, Мелисса чувствует пустоту; психолог говорит, что грусть накатит позже.
Психолог говорит, что скорбеть об ушедших - это нормально. Что иногда нужно выговориться. Что нет ничего плохого, если тебе разрывает сердце.
Мелисса кивает ей и улыбается - она правда, правда чувствует себя нормально, хорошо спит ночами и все такое.
Но сумку она оставляет.
Ей хочется думать, что она - Мелисса, а не сумка - самое хорошее бабушкино наследие.
В этом она легко доходит до отчаяния, но быстро заставляет его забиться в душе подальше.
Кайл, на самом деле, не представляет из себя ничего особенного. Мелисса это знает, как и то, что у нее замирает сердце, когда он улыбается (у него ужасно нелепое лицо, он никогда не знает, что с ним сделать, корчит смешные рожи, пытается хмуриться; а потом растягивает губы - искренне, мимолетно, и морщинки у глаз собираются).
В младшей школе они сидят в разных концах класса; он ее иногда дразнит, подкидывает в рюкзак резиновых змей и лягушек. Мелисса делает вид, что пугается, уже тогда слишком привыкая к этим редким, смущенным его улыбкам. Его родители разводятся; а ей просто хочется, чтобы он хоть немножко почувствовал себя лучше.
В младшей школе девчонки - глупые, а парни - много о себе думают, так что они перестают общаться: Мелисса фыркает и смотрит пренебрежительно, Кайл грубит и курит за школой, чтобы казаться круче. Мелисса думает - это так по-детски. Ее подруги закатывают глаза и подкрашивают губы бесцветным блеском.
А потом - на первом курсе старшей школы - у Кайла чертовски плохо с математикой, а Мелиссе хочется занять себя хоть чем-то вечерами (школьный психолог говорит, что это - почти как сумка; что теперь ей физически необходимо о ком-то заботиться).
Родителям он не нравится.
Мелиссе шестнадцать, поэтому она решает считать их недовольство - одобрением.
В их школе есть Риччи - он капитан баскетбольной команды, отлично учится, не доставляет проблем, а еще у него итальянские корни. Ее лучшая подруга, Саманта, все время повторяет, как хорошо звучала бы его фамилия вместе с именем Мелиссы. Школьный психолог говорит, что Саманта так справляется с собственной влюбленностью, неуверенностью, ожиданием отказа; Мелисса думает, что, наверное, такие вещи не должны говорить детям школьные психологи.
Когда Сэм опять заводит разговор об этом, Мелисса отвечает ей, что фамилия Риччи - Гренадо - гораздо лучше смотрится рядом с Самантой. Совсем как те надписи, которыми исписаны все тетрадки ее подруги (раньше Мелисса этого не замечала). У Сэм красным неровно покрываются щеки, но она улыбается.
- Ты думаешь? - спрашивает она, и Мелисса кивает, беря в руки поднос с ланчем и покидая очередь. Сэм идет и щебечет сзади, но Мелисса ее почти не слушает.
Кайл подходит к их столику, неловко мнется рядом, прежде чем положить рядом с ее тарелкой большое красное яблоко.
- Это тебе, - он пытается казаться равнодушным, но его выдают пальцы, которыми он нервно перебирает в кармане, - спасибо, что помогаешь.
- Мне не сложно, - улыбается Мелисса, - мне нравится. Математика.
- Да, - неопределенно отвечает Кайл, отворачивается в сторону, а потом снова смотрит на нее и бросает будто бы невзначай, - классная сумка.
- Лузер, - авторитетно заявляет Саманта, когда убеждается, что он достаточно далеко, чтобы ее не услышать.
- Это старшая школа, - почему-то раздражается Мелисса, - мы все здесь лузеры.
Выходит злее, чем звучало в ее голове, но она не извиняется.
Она вообще теперь перестает извиняться.
- Я вас не спрашиваю, - огрызается она на родителей.
- Вы бы лучше себя полечили, - резко перебивает психолога.
- За собой следи, а не за другими, - грубит раскрасневшейся Саманте.
С Кайлом они впервые целуются на школьной стоянке, прижавшись к чужой машине. Мелисса знает еще тогда, что это плохо кончится, но она устала быть благоразумной.
Ну и что, что она чаще злится - это еще ничего не значит, она подросток, ей положено вести себя некрасиво.
Может, ей тоже много что не нравится: мамина лазанья, которую невозможно даже разрезать, вечное недовольство отца, нарушение психологом профессиональной этики, глупые школьные сплетни.
Может, ей не нравится, когда Кайл держит ее за талию, больно надавив пальцами, не нравится его машина, не нравится музыка, которую он слушает.
Может, ей и сам Кайл совсем не нравится, но она все еще помнит его, маленького, нелепого, все еще помнит, как смотрели на него учителя, вместо того, чтобы поддержать. Как смотрели на нее, когда вместо учебников и книжек она стала носить в школу слишком яркий, вызывающий макияж и музыкальные кассеты для Кайла.
Она правда не знает, почему продолжает каждый вечер с ним встречаться. Зачем садится в его машину, позволяет пальцами забираться вверх по ее коленке. Да даже улыбка у него - дурацкая.
Только теперь он редко улыбается.
- Милая, - ласково зовет ее мама, когда она хватает стоящую у порога сумку (все еще ту, бабушкину, только теперь она целиком покрыта цветастыми нашивками и черными маркерными надписями), собираясь уходить.
- Что? - спрашивает Мелисса, застегивая джинсовку; ей давно надоело слушать все эти беспокойные мамины ремарки, но послушная девочка в ней все еще не дает так просто уходить из дома, не попрощавшись.
- Мы не сердимся, - мягко отвечает мама; Мелисса застывает на месте, дергая вверх заевший язычок молнии, - пожалуйста, только вернись до одиннадцати.
- Может быть, - небрежно пожимает она плечами, не показывая, как холодит ей сердце от этой внезапной внимательности.
Ей давно надоело их нелепое противостояние, но она еще слишком цепляется за гордость, за желание оказаться хоть в этом правой, чтобы извиниться, начать вести себя, как раньше, без этой глупой подростковой озлобленности.
Она решает, что расстанется с Кайлом сегодня, садится в его машину, уворачиваясь от поцелуя и прижимаясь плечом к стеклу его развалюхи, лишь бы подальше от него оказаться.
Удивительно, как легко чувствовать омерзение к тому, кто еще несколько месяцев назад вызывал у тебя одним взглядом мурашки и тихое, светлое ощущение счастья.
- Что-то не так? - спрашивает он, раздраженно вжимая в пол педаль газа (они трогаются с места слишком резко - Кайл всегда непонятно куда торопится, будь то поездка до ближайшего драйв-ина или занятия любовью).
- Тебе показалось, - хмуро парирует Мелисса, сбрасывая босоножки и с ногами забираясь на сиденье.
Они заезжают на просторную стоянку, паркуясь рядом с ярко-красным седаном. На экране уже мелькают вступительные титры, но Кайлу плевать на кино, он откидывает кресло и тянет на себя Мелиссу, влажно и непристойно целуя ее в шею.
Она вырывается, царапая его ладони, шипит возмущенно, выскакивая из машины, как была, босая, мгновенно ощущая, как холодит кожу остывший за вечер асфальт.
- Да в чем твоя проблема? - выплевывает Кайл, высовываясь из окна.
- В тебе, - вскрикивает Мелисса и сама морщится от того, как по-девчоночьи истерично это прозвучало, - просто отвали.
- А домой?.. - тут же спрашивает Кайл (она видит на мгновение в нем то привлекательно детское, что так ее когда-то зацепило, но отмахивается от этой мысли, как от надоедливой мухи).
- Пешком дойду, - говорит она и добавляет ехидно, - отдай мне мою обувь.
- Подавишься, - обиженно тянет Кайл и ложится на откинутую спинку, закрывая изнутри все двери.
Мелисса ждет, когда он успокоится, перестанет ребячиться, но этого не происходит - он, кажется, думает, что она сама начнет к нему стучаться, проситься обратно.
- Придурок, - выдыхает Мелисса, сжимая в кулаки руки. Отсюда до дома три мили, и он слишком плохого о ней мнения, если решил, что она будет умолять, не придумав другого выхода.
Да она лучше ноги в кровь собьет, чем станет перед ним унижаться.
Мелисса слышит гудки чужих машин, доносящиеся ей в спину, когда уходит с территории кинотеатра, скрестив на груди руки и зло нахмурившись.
Сумка, яблоко, глупые россказни Саманты, бессмысленная болтовня психолога - все это в ней сжимается маленькой пружиной и выхлестывается наружу, впервые за последний год позволяя ей заплакать.
Вокруг темно и ни души, она бредет вдоль обочины, вздрагивая и выдыхая сквозь зубы, в очередной раз наступив на что-то босыми ступнями.
Глупо, глупо - ехать сюда было глупо, и с Кайлом встречаться, когда он ей даже не нравился, и родителям грубить, вести себя так резко и обидно. Глупо - уходить одной, ночью, без обуви, без какого-либо средства защитить себя. Удача помогает идиотам, но рядом с тихим пугающим лесом Мелиссе все меньше верится в это дурацкое утверждение.
Все случается очень быстро - она слышит какое-то движение за спиной, оборачивается резко, а потом грубая мужская ладонь зажимает ей рот, чтобы она не успела закричать. Мелисса кусает чужую руку, не раздумывая ни секунды, рвется вперед, только чтобы почувствовать, как что-то острое впивается под грудью. Боль не отрезвляет - только приносит еще больше страха, она падает на колени, и он прижимает ее сверху тяжестью, переворачивает на спину, задирая тонкую ткань майки.
Она видит сверкающие ярко-красным глаза, кажется, начинает кричать. Мужчина (в этой темноте она принимает его за демона) спускается ниже, не отпуская ее плечей, рвет, царапает кожу. Он припадает к оставленной им же ране, влажно ведет языком, задевает клыками - а потом вцепляется ими в ее живот, пронзая ледяным, нечеловеческим.
И это уже не больно, это - спасительно, ее сознание плывет, все вокруг темнеет еще больше. Чья-то тень мелькает впереди, срывает его с ее тела, швыряя на дорогу, Мелисса слышит рычание, визг, близкий к собачьему.
А потом приходит в себя в стерильной чистоте больнице.
III
- Доброе утро, - улыбается Талия, заходя на кухню. Никакой фальши, она расслаблена и спокойна, и ведет себя так, будто правда рада его видеть.
Питер смотрит на нее, трет глаза - он опять не спал всю ночь, ехал сюда с другого конца штата, чтобы, наконец, отдохнуть. Чашка кофе, все еще горячего, прозрачным дымком испаряющегося к верхуу, не вызывает ничего, кроме омерзения. Солнце слепит через окна - в этом уюте ему едва ли находится место.
Как и в их жизни, но Талия упорно продолжает настаивать, что ему нужно быть рядом с семьей. Рядом с ней. Боится, что он снова сорвется (это не злит как раньше; так, вызывает легкую досаду).
- Доброе, - отвечает он, поморщившись, - ты рано встала.
- Очень смешно, братец, - отзывается она, наливая воду в чайник, - сегодня выходной, детям никуда не надо. Можно и отстрочить неизбежное пробуждение.
- Где Брайан? - спрашивает Питер, не из любопытства, просто муж сестры - гражданский, господи, сколько лет еще пройдет, прежде чем они поженятся по-нормальному - его крепко недолюбливает. Питер не знает, что такого рассказала ему Талия, не задает лишних вопросов, но предпочитает не задерживаться здесь, когда он дома. Ему не особо следует находиться в напряженной обстановке, как говорит психолог. Проблемы с гневом. Проблемы с моралью.
Зато детям он нравится.
- Уехал в Техас по делам, - успокаивает его Талия, - его не будет до следующего воскресенья.
- Замечательно, - расслабляется Питер, - то дело, которое ты мне поручила…
- ...прекрасно подождет до завтра, - мягко перебивает Талия. Питер не уверен, что раздражает больше - ее деланное дружелюбие сейчас или неприкрытая ненависть раньше, когда они еще были подростками. С ненавистью он хотя бы умел справляться.
- Я ехал сюда, не останавливаясь на ночь, не для того, чтобы мы это откладывали, - злится он; честно пытается злиться, но какой в этом смысл, когда тебе не дают отдачи?
- Ты ехал сюда так быстро из-за того, что ненавидишь бывать вне дома, - отвечает Талия, и в ее тоне проскальзывают прежние жесткие нотки, - мы это обсуждали, Питер.
- Насколько я помню, это было одностороннее решение, - скалится он и отставляет в сторону кружку, чувствуя накатившее отвращение к этому запаху. А потом выдыхает, откидывается на спинку стула, улыбаясь неправдоподобно, и говорит, - ладно, дорогая. Пусть будет по-твоему.
Они больше не соревнуются, кто из них лучше, это давно в прошлом. Теперь у Питера есть другие вещи для игр - например, ее чувство вины, что теперь он вынужден ей подчиняться. Не хочет, не собирается, но все равно возвращается раз за разом и играет в послушного члена стаи, прекрасно зная, как царапает это по ее нервам.
Все для тебя, дорогая сестрица. Ты никогда не забудешь, какой ценой тебе достались красные глазки.
Лицо Талии - как бесцветное лицо манекена, непроницаемо, неприступно. Ему не нужно вглядываться, чтобы увидеть, что на самом деле она думает в моменты вроде этого. Питер знает наизусть все ее слабые места, и он никогда не был слишком добр, чтобы оставить ее в покое.
И все же, она позволяет ему возвращаться. Даже если немного громче, чем надо, хлопает дверцей шкафчика, в очередной раз вспомнив, почему они теперь так редко общаются.
- Я иду спать, - сообщает он, поднимаясь на ноги и стягивая с плеч пропахшую дымом кожанку, небрежно бросает ее на спинку стула, решив, что достаточно потрепал ей нервы с утра (у него целая неделя, чтобы продолжить).
- Не разбуди детей, - просит Талия, заваривая себе чай и даже не думая на него оглядываться, - у Дерека опять всю ночь были кошмары.
- Тогда он не проснется, даже если я включу свои новые пластинки с металлом, - уже в дверях ухмыляется Питер, - тебе бы послушать. Улетные ритмы.
Талия ничего не отвечает, лишь глаза закатывает. Все это так нелепо и не похоже на то, в чем он привык существовать, что Питер может только давить досаду и напоминать себе - вот это правила, которых надо придерживаться. Правила, из-за которых даже у него выйдет казаться нормальным.
У Талии давно есть семья, двое детей, требующих к себе ее заботы. А Питеру двадцать два, но вся ее жизнь до сих пор крутится вокруг того, чтобы помочь ему хотя бы немного не выделяться.
Лучше бы она умерла тогда с родителями, думает Питер, поднимаясь наверх.
Он ненавидит себя (и ее) за то, что чувствует себя плохо из-за подобных мыслей. Их отношения работают в оба конца, от этого так просто не избавиться (да он и не пытается избавляться, слишком страшно, слишком жутко взглянуть в себя без ее спасительной человечности).
Дерек дергается во сне, мажет открытым ртом по подушке, и Питер тихо закрывает дверь в его комнату, проходя мимо. Лора сонно смотрит на него, едва приоткрыв глаза, не понимая, кажется, действительно ли он приехал, или ей это просто снится.
От Питера пахнет огнем, кровью и выпивкой, и последнее место, где он бы чувствовал себя уместно - дом Талии, со всем этим солнцем, спокойствием и уютом.
Но это - его теперешняя реальность.
Он ложится на кровать Талии не раздеваясь, зарывается лицом в подушку, втягивая носом ее запах. Когда он закрывает глаза, то видит под веками лишь черную пустоту. Сумасшедшим вроде него сны не снятся.
- Какое сегодня число? - спрашивает Питер, без энтузиазма помешивая ложкой хлопья (кукурузно-медовые, Лора их просто обожает; скрипит на зубах от сладости).
- Зачем ты спрашиваешь? - отзывается Талия, - у тебя нет работы, нет обязательств, нет своего дома, счетов, по которым нужно платить.
- Жизни у меня тоже нет, сестрица? - хмыкает Питер, не поддаваясь этой издевке. Это вообще легко оказывается, если попробовать - не поддаваться. И куда действеннее, чем пытаться разорвать ее на части.
Вот и сейчас она дергает уголком губ, прежде чем улыбнуться ему ласково и ответить:
- Я знаю все о твоей жизни, братец. В конце концов, это на моей шее ты так настойчиво сидишь.
- В следующий раз, когда решишь поиграть в обыкновенную семью с обыкновенными потребностями, Талия, отправь своего Брайана разведывать обстановку в Оклахоме, - усмехается Питер жестко, - пусть узнает, на что способны оборотни, не придерживающиеся вегетарианской диеты.
- Я же не сказала, что мне это не нравится, - говорит Талия и отворачивается.
- Нет, - повторяет за ней Питер, чувствуя нарастающее внутри удовольствие, - не сказала.
На самом деле, ты чертовски боишься, что когда-нибудь я повзрослею, не произносит Питер. И перестану в тебе нуждаться.
На самом деле, он сам этого чертовски боится.
Число она ему так и не называет.
Дереку четыре, когда он начинает обращаться. Питер не отходит от него ни на шаг, раздражая Брайана, завороженно и жадно наблюдая, как из маленьких детских ногтей начинают прорезаться острые, твердые как сталь когти. Обнимает его, шепчет, что все будет в порядке, вдруг замечая в племяннике что-то большее, чем надоедливого мелкого ребенка.
Наверное, это из-за звериных инстинктов, которые у него куда сильнее человечьих, но постепенное, первое обращение нового оборотня кажется ему самым прекрасным зрелищем на всем белом свете. Пусть даже Дереку больно, и он так же, как и маленький Питер, не понимает, что с ним происходит - нет, не пусть, а поэтому - Питер просто не может оставить его в покое.
- С тобой будет иначе, малец, - обещает он ему перед тем, как уложить спать. Выходит не ласково, а зло и отчаянно.
- Не ревнуй, солнышко, - бросает Питер Талии, выходя из детской, - это естественный ход событий.
- Это мой ребенок, - отвечает она, скрестив на груди руки. Смотрит на него, не отрываясь, провожает взглядом до гостевой комнаты, давно превратившейся в комнату Питера.
Питер чувствует, что внутри нее все эмоции, которые она себе запрещала показывать, вся ложь, все сомнения - нарастают и готовятся взорваться. Она любит его, это то дерьмо, от которого никому из них не избавиться, но в их отношениях слишком много всего, что сложно назвать нормальным.
И ненависть, презрение, страх - лишь немногие грани ее любви, которые Питер ощущает прилипшими к своей коже после каждого ее прямого взгляда.
В детстве им хвалились, как хорошим трофеем, позже - отказывались замечать. Талия же талантливо и тщательно превратила его в паршивую овцу. Из тех, что держат при себе из жалости, из-за “ну куда же еще он пойдет”, великодушно позволяя быть рядом. Расплата за все злые слова, за все их драки. За то, что Питер заставил ее повзрослеть слишком быстро. За то, что он не дал ей выбора, бесцеремонно залезая к ней в душу и переворачивая там все так, что и выправить-то теперь невозможно.
Это было весело, пока он был беспомощен, был незаметным, раздражающим приложением к ее идеальной жизни.
А теперь Питер, как чертов сорняк, вцепился в ее семью. И если все так останется, Талия знает, он не сможет все не уничтожить.
- Дюкалион просит помощи на Восточном совете, - говорит она, застывая в проеме его комнаты и прижимаясь плечом к дверному косяку, - я не могу поехать.
- Я останусь с детьми, - предлагает Питер, - не хочу лишать его удовольствия смотреть на тебя влюбленным взглядом.
- Нет, - отрезает Талия, и Питер подрывается с кровати, не успев задуматься, почувствовав от нее угрозу. Она сверкает на него глазами, обнажая клыки, заставляя застыть там, где он стоит.
Питер вдруг понимает, что где-то внутри давно перестал беспрекословно ей подчиняться. Она чувствует это тоже, не обращаясь обратно. Они оба знают причину - Питер был паразитом, ему необходимо было быть к кому-то привязанным.
- Ты ни на шаг не подойдешь к нему больше, - тихо, но твердо говорит ему Талия.
Питер рычит, с трудом удерживая себя на месте.
- Можешь издеваться надо мной - сколько тебе угодно, - продолжает Талия с той же спокойной, немного обреченной решимостью, - можешь залезать в мою голову, заполнять ее своей чертовой грязью. Но если я еще хоть раз увижу тебя рядом со своим ребенком, рядом с любым из них, я вырву тебе глотку и сожру твое сердце.
- Что же, - кивает Питер, выдыхает с присвистом, заставляя себя утихомириться, - ты не смогла играть в добрую сестренку так уж долго, а?
- Ты - чудовище, братец, - отвечает Талия, улыбаясь, внутри нее будто расцветает забытое довольное спокойствие, - пора перестать отрицать очевидное.
- Зато теперь ты сможешь говорить, что попыталась, - усмехается Питер. Держать лицо сложнее, чем раньше, наверное потому, что это кажется ему предательством. Сердце бьется так быстро, что скоро проломит его ребра.
Талия смотрит непроницаемо, и Питеру хочется сильнее, чем остаться, того, чтобы ей сейчас было так же больно. Чтобы хотелось выцарапать из себя все нутро и больше никогда, никогда не чувствовать.
- Позвони мне, как закончишь на востоке, - говорит она после недолгого молчания.
Питер собирает свои вещи, быстро и неаккуратно кидает их в сумку, не встречается с ней взглядом. На него накатывает отвращение, когда он думает, как долго он позволял ей себя использовать только ради того, чтобы у них хотя бы что-то сработало.
- Эй, - спрашивает он едко, застыв рядом с ней в дверном проеме и наклонившись к ее уху, - скажи мне, солнышко, - накрывает рукой ее ладонь, переплетая на мгновение их пальцы, - кого из нас ты ревновала?
- Убирайся, - бесцветно отвечает Талия, царапая его ногтями по ладони.
Питер подается к ней ближе, делая вид, что хочет что-то еще сказать, а потом резко отстраняется, начиная смеяться.
Талия выглядит так, будто ее ударили, когда он спускается по лестнице и хлопает входной дверью.
IV
Четыре года назад.
Мелисса чувствует себя смертельно уставшей - с того момента, как она очнулась, ее не оставляли в покое. Родители зашли первыми; мама суетилась и бормотала, отец же просто смотрел на Мелиссу, и ему не надо было ничего говорить, чтобы она поняла, о чем он думает. Сжатые губы, нескрываемая ярость во взгляде - ублюдку, напавшему на нее, очень повезло, что он уже скончался. Впрочем, если бы отец мог, то он убил бы его еще раз, наплевав на все законы.
- Пожалуйста, - просит Мелисса, - я рада, что вы здесь, но меня все еще мутит, и, господи, мама, ты так мельтешишь. Со мной все в порядке, правда.
Отец целует ее в висок и утягивает маму из палаты, говоря, что Мелиссе нужен отдых. Мелисса знает, что они останутся в больнице и никуда не поедут, но пока их нет, ей проще справиться с произошедшим. Она слишком боится, что сорвется на их глазах, она и так слишком много заставляла родных беспокоиться в последнее время.
Ей страшно, но она запирает этот страх и терпит, терпит, ждет, пока останется наконец одна.
После родителей приходят офицеры полиции, задают ей вопросы. Как он выглядел, был ли он один. Они не спрашивают, что он сделал - это им уже рассказали врачи, и в глазах их сейчас то же выражение, как и у отца, только более блеклое. Они и не такое повидали.
Мелисса говорит - ростом чуть выше меня. Большие руки. И глаза у него будто бы светились. Мелисса спрашивает - разве вы его не нашли? Мелисса говорит - я слышала, как он кричал. Там был еще кто-то. Я думала, он умер.
Офицеры переглядываются напряженно, разом теряя свое сочувствие. Нет, говорят они. Мы никого не нашли.
Мелисса кивает им, когда они уходят, а потом прижимает ко рту ладони, справляясь с резко накатившей паникой. Не сейчас; ее услышат, ее привяжут к постели, вколют ей успокоительное; она не хочет спать, она не хочет быть сумасшедшей, с ней все в порядке, он не трогал ее, не изнасиловал, он просто… Мелисса смотрит вниз, вспоминая укус, вспоминая влажное движение его языка. К горлу подкатывает комок, ее начинает тошнить.
Пальцы дрожат, когда она дотрагивается до живота через больничную робу. Кожа кажется ей гладкой, и она судорожно комкает ткань, оттягивая ее в сторону, и всматривается в хирургические швы, стягивающие ровную, неповрежденную кожу.
Дверь палаты резко открывается, и Мелисса вздрагивает, быстро расправляя робу и оглядываясь в сторону вошедшего.
- Привет, - улыбается ей темноволосая девушка, которая кажется ей смутно знакомой.
- Привет, - осторожно отвечает Мелисса, - ты?..
- ...твоя давняя подруга, Талия, - подсказывает девушка и закрывает за собой дверь, разом становясь серьезней, - вчерашнее нападение. Я была там.
- О чем ты? - холодеет Мелисса, сжимая в руках простынь.
- Твой укус, он ведь зажил? - отвечает вопросом Талия.
Мелисса кивает. Талия подходит ближе, предостерегающе касается ее пальцев.
- Пожалуйста, не пугайся, - говорит она, - мне нужно посмотреть на твои глаза.
А потом впивается когтями в ее кожу.
Кайл ждет ее около больницы с цветами, лицо у него осунувшееся и бледное, выглядит жалко. Мелисса и думать про него забыла, со всей этой суетой вокруг себя. Врачи никак не могли понять, почему ее рана зажила так быстро, но она не собиралась им рассказывать. Талия доходчиво объяснила ей, почему этого делать не стоит.
Мелисса вспомнила, где она ее видела - они с братом учились классом выше, но в последнее время их было почти не видно. Их родители погибли в автомобильной катастрофе год назад, и брат сбежал, вернувшись только через несколько месяцев.
Нет, ответила Мелисса вернувшимся к ней офицерам, когда они снова спросили, действительно ли она видела, как напавшего на нее человека кто-то убил.
Она ничего не видела. Это просто слабость после пережитой травмы.
Кайл провожает ее до машины родителей, виновато молчит, так очевидно злясь на себя и на нее - за то, что она не дает ему никаких подсказок, как следует вести себя теперь. Мелисса вспоминает, что не успела сказать ему, что они расстаются. Но это сейчас и не важно.
- Мне жаль, - произносит наконец Кайл и протягивает ей букет, отворачиваясь.
- Позвони мне через неделю, - просит Мелисса, не трогая цветы, и садится в машину.
Отец включает ее любимую группу, а мама молчит всю дорогу.
Мелисса про себя отмечает, что надо будет спросить у психолога, почему только после чего-то ужасного близкие ей люди начинают вести себя так, будто они ее любят.
Они встречаются с Талией раз в неделю, в ее доме. Немного странно приходить к ней в гости - она лишь на год старше, но живет там совсем одна, и все время кажется, что сейчас появится еще кто-то, но комнаты пустуют, и кроме них двоих никто не издает никакого шума. Мелисса впитывает информацию быстро, у нее отлично с контролем. Ей даже не нужен якорь - по крайней мере, она не совсем понимает, что становится для нее якорем, но ей даже слишком просто удается остановить обращение, лишь захотев этого. Мелисса старается не показывать, как ей чертовски страшно, и это работает.
В школе все осторожны, а Саманта снова с ней разговаривает (только рядом теперь всегда этот придурок Риччи, который рот на замке держать не умеет). Жизнь Мелиссы будто бы совсем не меняется и, в то же время, оказывается четко расчерчена до и после.
Школьный психолог встречает ее как давнюю знакомую, аккуратно и осторожно помогая ей преодолеть все ее травмы после насилия (Мелисса не убеждает ее в том, что ей не нужна помощь; она сама перестает так считать, снова проснувшись ночью от леденящего душу кошмара).
Просто ей кажется, что она сильная, а раз так, то сама может со всем справиться. А если не выйдет, то Талия всегда будет рядом, чтобы покончить с ней - в их случайной дружбе нет места сентиментальности. Мелисса и сама видела, на себе почувствовала, на что способны сорвавшиеся оборотни.
Есть только одна проблема - тот, напавший на нее, был последним из своей стаи. Глаза Мелиссы, когда она обращалась, подсвечивались красным.
Талия что-то говорит об ответственности, о силе, а Мелисса не знает, как сказать ей, что ее ни первое, ни второе нисколько не волнуют. Она не просила этого, а значит - никаких обязательств.
Мелисса срывается ровно четыре раза, но ей хватает силы воли делать это там, где никто не увидит. Разбивает зеркало в ванной, сминает дверцу шкафчика в раздевалке, когда там пусто, и все на поле смотрят игру.
- Слушай, - улыбается она Талии, когда проходит четыре месяца; впереди выпускной и жизнь по-взрослому, - ты милая. И я ценю все, что ты для меня сделала. Но я в этом больше не участвую.
- Что? - спрашивает Талия, подняв брови. Едва заметные веснушки на ее лице смешно дергаются, когда она это делает.
- Я себя контролирую, - отвечает Мелисса, - я не хочу никого съесть, распотрошить и вывернуть наизнанку. Я выхожу из игры. Спасибо и все такое.
- Это так не делается, - произносит Талия, щурит глаза опасно.
- А я и не из вашего мира, - говорит Мелисса все так же спокойно.
Ей хочется по-детски прибавить “попробуй останови меня”, но Талия сильнее ее в несколько раз и привыкла ко всему этому с рождения.
Поэтому она просто берет сумку и уходит, аккуратно закрывая за собой дверь.
Талия кривит губы на прощание, но не делает ничего, чтобы задержать ее.
Мелисса думает, что у Талии плохо с доверием. Что она цеплялась за Мелиссу, потому что у нее проблемы в отношениях с братом. Мелисса чувствует себя почти плохо, бросая ее, но она давно запретила себе привязываться не к тем людям.
Она, наверное, слишком легко убирает их из своей жизни для семнадцатилетней, но это просто раннее взросление.
Вот только Кайлу она дает второй шанс, и ее платье на выпускном - небесно-голубого цвета, она собирает волосы красивыми перламутровыми шпильками и наконец надевает те туфли, которые оставила ей бабушка.
На танцах она веселится, пьет пунш и четко понимает, что не позволит ничему разрушить то будущее, которое она себе приготовила.
Талия с братом стоит на парковке, когда они с Кайлом выходят из школы. Мелисса смеется, тянет его за собой, случайно встречаясь с Талией взглядом. Та смотрит на нее недолго, а потом снова поворачивается к брату, возвращаясь к их разговору.
Мелисса чувствует, как на мгновение внутри снова расцветает то подростковое желание взбунтоваться, от которого, как ей казалось, она уже успела избавиться.
Но она не думает об этом. У нее отлично получается не думать.
V
Питер отходит в сторону, вытирая губы тыльной стороной ладони, сплевывает. Тварь лежит на прожженной земле, сухая, костлявая, все еще дергается. Лапа, покрытая скомканной белой шерстью, валяется рядом, из нее торчит кость и рваные остатки мышц (во рту все съеживается, когда он вцепляется в нее пастью, горько, тошно, с привкусом гнили).
- Кончай его, - кивает ему Эннис, с суеверным ужасом вглядываясь в развалившегося на земле вендиго - тот успел сожрать троих из его стаи и несколько мирных туристов, прежде чем они загнали его в ловушку.
Бледная, перепуганная девушка протягивает Питеру канистру с бензином, и он заливает им сверху едва шевелящуюся тушу, ветвистые рога, облезающие по краям стружкой. Острый запах бьет в ноздри, спасительно перекрывая повисший над полумертвым вендиго смрад. Питер чиркает спичкой, бросая ее сверху, и тварь занимается пламенем. Лапа, съежившаяся недалеко от разгоревшегося пожара, в последний раз разжимается и тускнеет, шерсть отпадает клочьями, обнажая когда-то человеческую руку, спрятанную под слоями гниющей плоти.
Питер морщится и подпинывает ее носком ботинка в сторону огня (вспыхивает, как сухая трава, мгновенно). Ему кажется, что он может различить в пламени черты лица бывшего вендиго, но он смахивает с глаз это видение, раздраженно отворачиваясь. Все еще хочется выблеваться, саднит укушенное плечо - мирное собрание, много раз мирное.
- Спасибо, - говорит Эннис и, посомневавшись, треплет его за плечо.
Питер заставляет себя не стряхнуть его руку и улыбнуться в ответ - Талии не понравится, если он будет грубить ее союзникам. Они слишком долго выстраивали эти связи, чтобы Питер несколькими словами все похерил.
Он это знает - и все же. Его устраивало знакомство с вендиго лишь по страницам бестиария. Приглашать представителя чужой стаи, не предупреждая его о масштабе проблемы, кажется ему моветоном.
Эннису чертовски не достает элементарной вежливости, если подумать.
- Да вы мне выбора не оставили, - нейтрально отзывается он, не прекращая улыбаться, прекрасно понимая, что эти слова можно понять двояко. Но пока он не язвит без скрытых смыслов, Эннису будет не до чего докопаться.
Они возвращаются к разбитому неподалеку лагерю, откуда их выгнала появившаяся из темноты тварь. Эннис был так добр, что объяснил ему детали уже по дороге, заодно уточнив - чертовски вовремя - знает ли Питер, как справиться с этой напастью.
Питер знал. Талия будет так должна ему за все это.
Угли в костре едва тлеют, все вокруг похоже на поле боя - вещи раскиданы, плед обуглен и затоптан. Питер хватает свою сумку, салютуя Эннису на прощание.
- У вас все? - спрашивает он, искренне надеясь, что ответ будет положителен.
- Еще раз спасибо, - подтверждает Эннис и прижимает к себе все еще дрожащую от страха девицу.
Питер думает о том, что, несмотря на угрожающие масштабы, Эннис всегда кажется безобидным. Если только кто-то не трогает его стаю - сегодняшней ночью Питер был рад, что разъяренный, оскалившийся Эннис, несущийся сквозь деревья, играл на одной с ним стороне.
Рана снова дает о себе знать, когда он садится в припаркованную у дороги машину - края остро щиплет, и они не страстаются.
- Дерьмо, - выругивается Питер, стягивает их пальцами, закусив губу от резкой боли. Сплевывает на свободную руку, смазывая укус слюной. Становится еще больнее, но это единственное, что сейчас поможет.
- Сраный Эннис, - с чувством продолжает Питер, - сраный Айдахо.
На самом деле, он не особо-то и злится, адреналин погони все еще стучит в висках, и нет ничего, что нравилось бы ему больше, чем ощущать, как рвется чья-то плоть под клыками.
Он репетирует для Талии - ровно столько ненависти, чтобы ей понравилось.
Питер - чертовски послушный оборотень.
Лора сидит на качели, свесив вниз ноги, Питер качает ее лениво, вслушиваясь в звуки окружающего их леса.
- Знаешь, почему нельзя говорить с незнакомцами? - задает он ей вопрос, подталкивая вперед чуть сильнее.
- Потому что это опасно, - отзывается Лора.
Ей двенадцать, но девчонки в их семье всегда быстро взрослеют - она так похожа на Талию, что Питера это завораживает. Он забрал ее из школы, предложив прогуляться до детской площадки, которую нашел в заповеднике. Они теперь часто проводили время вместе - Талия была слишком занята созданием альянса, и у нее не было времени, чтобы о Питере беспокоиться.
Питер цепляется за это так жадно, что следовало бы задуматься, а Лора не возражает - она просто ничего о нем не знает, да и дома ей оставаться безумно надоело.
- Почему опасно? - спрашивает Питер; он все еще помнит, с какой ненавистью смотрела на него сестра, когда обещала убить его, если он подойдет к ее детям, и это придает этим редким встречам особое удовольствие.
- Мне могут сделать больно, - равнодушно отвечает Лора, спрыгивая на землю и подходя к металлической карусели.
Питер идет за ней, ждет, пока она усядется, а потом раскручивает карусель, все так же аккуратно, осторожно. Ему кажется, что если Талия узнает, как хорошо он справляется, то снимет свое табу. Проникнется его родительскими качествами.
- Неверно, - говорит он Лоре, и она смотрит на него вопросительно, а потом продолжает, усмехнувшись, - это опасно для незнакомцев. Но, если хочешь, я научу тебя прятать трупы.
Скорее, Талия оторвет ему голову. Но у Питера всегда было плохо со стоп-механизмами.
Он с трудом уворачивается от пули, закрывая собой Лору, и из-за дерева недолгое время спустя показывается охотник.
Лора стоит рядом, поправляя смявшееся платье, когда Питер вытаскивает окровавленную руку из тела мертвого уже мудака. Капли крови попадают на серый подол. Питер хочет извиниться, Питер хочет сказать - малышка, мы с охотником просто пошутили.
Но еще больше он хочет, чтобы она посмотрела, как он отделяет от тела конечности. Он больной ублюдок, но это ничего - он так долго жил с этим, что научился себя контролировать.
Поэтому он отводит Лору домой, наливает ей горячего ягодного чая, прежде чем вернуться на поляну.
Лора не произносит ни слова за всю неделю - Талия рассказывает ему об этом, смятенная и испуганная. А потом ее дочь начинает говорить, не останавливаясь, взахлеб, обо всем том, что она увидела.
Питер сидит у дома Талии, прижимаясь спиной к крыльцу, и делает все, чтобы не встречаться с ней взглядом.
Ноет плечо от давно забытой, заросшей раны.
Талия уводит его в лес и бьет под дых, бьет по лицу, вцепляется когтями в шею, впервые за тринадцать лет позволяя себе распустить руки. Питер терпит, молчит, лежит, скорчившись на жухлой отсыревшей листве, до самого рассвета не двигаясь с места.
Головные боли начинают преследовать его позже.
- Какое сегодня число? - спрашивает Питер, ссутулившись на кухонном стуле. Талия смотрит на него утомленно, раздраженно даже, но ничего не отвечает.
- Какое число? - повторяет Питер с нажимом, сдавливая пальцами до треска деревянную поверхность стола. Злость стучит в висках, барабанным боем отдается в голову, он хочет заглушить это, заглушить боль, заглушить ярость, он слишком отвык чувствовать так остро, годами загоняя эмоции подальше.
Талия поворачивается, опираясь руками о стол, выпускает когти.
- Убирайся из моего дома, - шипит она, и это еще сильнее бьет по его оголенным нервам.
Они не разговаривали месяц, и Питер не знает, как просить у нее помощи.
Поэтому он просто ухмыляется, с грохотом опрокидывая стул, на котором он сидел всего мгновение назад.
В его съемной квартире пахнет пылью, блевотиной и стухшими комнатными растениями.
Он расчесывает до крови незаживающие царапины на руках, швыряет в стены вещи и оставшуюся целой посуду, воет, не скрываясь, от бессилия и отчаяния.
Питеру нужно быть к Талии ближе, он ни черта не знает, что с ним происходит, но он так облажался, что сестра его к себе больше не подпустит.
- Заткни свой рот, - кричит Талия; лицо ее обезображено злостью, он никогда ее такой не видел. От этого трясет, хочется схватить ее и заставить умолкнуть.
Питер не спал нормально уже несколько недель, но ее это сейчас не волнует. Его знобит, бьет лихорадкой уставшее измученное тело, но он все равно старается оскалиться, показать ей, какого черта - еще никогда так остро не давило на самолюбие ее кровью обретенное право командовать.
- Я же сказал, мне жаль, - выдыхает он сквозь зубы, с трудом не срываясь на крик, - это произошло несколько месяцев назад, Лора в порядке; а знаешь, что было бы с ней, если бы я не убил того парня?
- Прекрати придумывать себе оправдывания, - выплевывает Талия.
Питер делает шаг назад, скорее по инерции, смотрит на нее устало и вдруг резко закатывает рукава рубашки до локтя, показывая ей воспаленные, краснеющие раны.
- Мне нужна помощь, черт тебя дери, - злится он, жмурится, пытаясь совладать с охватившей тело дрожью, но снова проваливается.
- Тебе нужно сдохнуть, - искренне желает ему Талия и закрывает дверь.
Ее муж, Брайан, сидит в гостиной, покрытый синяками и неглубокими царапинами (он назвал Питера падалью, когда они пересеклись на заправке; Питер приволок его сюда, вовремя опомнившись).
Видишь, говорит он Талии, без тебя у меня не получается. Видишь, на что я способен? А потом долго, бессвязно просит ее перестать, успокоиться, сказать ему, что все будет нормально, что он не теряет счет времени, что у него нет провалов в памяти. Что он никого не убивает, потому что он может, потому что это - единственное, чего ему хочется, когда он находится в сознании.
Питер умоляет, забыв о гордости, он твердит - пожалуйста, милая, Талия, это серьезно, я - серьезно.
А она кричит на него, и впервые в ненависти в ее взгляде нет ничего теплого, и Питер кусает свою ладонь, провожая ее взглядом, он так истощен, что не может сдерживать ни единого слова, продолжает бормотать, даже когда она уходит.
А потом всхлипывает, тихо, скомканно.
Пожалуйста, шепчет он, нет ничего хуже одиночества, ему некого донимать, поэтому он принялся за себя, и это больно, Талия, больно.
Питер пробует наркотики - кажется, его метаболизм тоже замедлился, потому что он получает хотя бы несколько часов забытья.
А потом все начинается по новой.
Ему так плохо, что кажется, что все это не происходит, или наоборот - происходит одновременно. Он теряет способность строить логические цепочки, отличать причину от следствия.
Он больше не понимает, в каком мгновении он теперь находится.
продолжение в комментариях