знает о том, что приносит несчастья, но помнит свои долги, в русые косы вплетая крик иволги. (с)
Название: Asfixation
Артер: MeduZZa13
Автор: Банши без башни.
Виддер: фальшивая нежность
Пейринг: Крис Арджент/Питер Хейл
Жанр: action, UST
Рейтинг: Между R и NC-17
Размер: ~7000 слов
Саммари: история о взаимной зависимости, о демонах, прячущихся в подсознании, и отправных точках.
Дисклеймер: не претендую
Примечание: *Asfixation - гибрид, родившийся из двух слов: fixation, что в переводе "фиксация", и asphyxiation, что означает "удушье". Вот такие вот идеальные отношения у этих двоих.
Предупреждения: виктимо-агрессорские отношения во всей их бдсм-красе. Ограничение подвижности, оружие и пытки, но никто не пострадает и все останутся счастливы, насколько они могут быть.
Ссылка: текст без арта, арт
Видео:
Привязанность унижает, как унижает любая зависимость.
Привязанность – доказательство твоей несамостоятельности, твоей несостоятельности, твоей вторичности.
Питер Хейл ненавидит чувствовать себя вторичным. Зависимым. Беспомощным. Питер Хейл ненавидит чувствовать себя слабым.
Он знает: унижение – расплата за то, что тебе важно, как про тебя подумают.
Вот тебе тринадцать, ты стоишь перед домом самой высокой девчонки в классе; она никогда не дает списывать домашку и невероятно вредная – поэтому ее обожают все. Ты судорожно выдыхаешь, набираешься смелости – ты, в конце концов, оборотень, ну; вдавливаешь кнопку звонка – и только тут понимаешь, насколько липкие у тебя пальцы. Тебе открывает ее мама; она, кажется, немного удивлена, но, видя учебники в твоих руках, пропускает тебя в дом; ты заносишь ногу над порогом – и в этот самый момент ты слышишь на лестнице звук ее шагов. Тебе кажется, что ты ни за что не спутаешь этот звук ни с каким-либо другим, будешь помнить его всегда. Этот звук бьется в твоей груди вместе с трепещущим сердцем. И вот тогда. Тогда. Ты поднимаешь голову, видя ее голые длинные ноги, торчащие из-под короткой майки, и каштановые пряди волос, лезущие в глаза, и розовый пузырь жвачки между губ. Ты почти слышишь, как он лопается. Почти видишь, как она спускается еще на ступеньку, а майка задирается еще выше. Почти можешь ощутить ее запах. Ты никогда еще не чувствовал себя таким полным сил, таким крутым. Ты переступаешь порог – и нога цепляется за торчащую доску, вязаный коврик несется навстречу твоему лицу – и ты позорно растягиваешься посреди прихожей этой самой лучшей девушки на Земле, этого небесного ангела. Ты думаешь, что хуже уже и быть не может. А потом твой ангел начинает смеяться.
Вот тебе девятнадцать, и ты вылетаешь из колледжа. Седовласый профессор смотрит на тебя строго и безразлично; смеривает усталым взглядом. Интересуется, собираетесь ли вы, молодой человек, покинуть аудиторию или так и будете стоять тут столбом, прорастая корнями. Ты мгновенно выходишь из оцепенения, сгребаешь второпях свои вещи с парты, стараясь не встречаться глазами ни с кем из однокурсников – в них только противное сочувствие и жалость более благополучного к тому, кому повезло менее. Впрочем, нет, не только. У той половины, кому ты успел наговорить ядовитых гадостей, еще и затаенная радость, конечно же. Вылетаешь из аудитории пулей, и взгляды остающихся жгут тебе спину. Стараешься держаться независимо, удерживаешь любимую расхлябанную походку мальчика-мажора. Тебе кажется, что те, кто проходят мимо, от случайного преподавателя до пузатого охранника на входе, которому суешь карточку, знают все, и это жжет тоже. Ты думаешь, что никогда больше не сможешь общаться ни с кем нормально. А потом понимаешь, что сегодня вечером тебе придется звонить семье.
Вот тебе двадцать один, ты не впервые напиваешься до соплей, но впервые настолько не можешь себя контролировать. Все-таки вечеринки для оборотней – действительно редкое событие. Ты чувствуешь себя таким экстраординарным, таким сильным, в кои-то веки находящимся на своем месте. Это вечеринка реально крутых чуваков, свободных и дерзких (как тебе кажется в двадцать один). Тебе хочется показать всю свою независимость, и скорость реакции, и свое ехидство, и то, что это оборотничье пойло тебе нисколько не страшно. С пузатым бокалом в изящных пальцах ты смотришься по-настоящему аристократично. В конце вечера ты обгаживаешь хозяйский бассеин, и больше они не зовут тебя никуда.
Вот тебе двадцать пять, и мир больше не кажется интересным, он кажется пресным и скучным, твое соперничество с собственной сестрой достигает настоящей кульминации, и однажды прямо посреди ссоры, грозящей перерасти в безобразную драку, ты не сдерживаешься и целуешь ее в губы, а когда она не отвечает, только отстраняясь и вздыхая устало, показывая в очередной раз, кто из вас первый, а кто – второй, и кто тут так унизительно зависит от другого – тебе впервые, пожалуй, хочется умереть.
Все эти ситуации вспарывают нежное розовое брюхо, заставляют скулить, прятаться, поджимая хвост, замирать.
Все эти ситуации заставляют чувствовать себя слабым.
Питер никогда не попадал ни в одну из этих ситуаций.
Он знает слишком хорошо; не позволяй себе привязываться, не позволяй себе ценить кого бы то ни было настолько, чтобы решить, что тебе не плевать на его мнение – и ты никогда не окажешься униженным.
Все они неважны, расходный материал; к черту их.
В младшей школе самая высокая и вредная девчонка в классе сама строит ему глазки, и он целует ее под лестницей после уроков как-то даже больше от скуки. Профессура и в колледже, и в университете потом сходит от него с ума. Он по праву считается лучшим студентом на курсе. Питер никогда не напивается на вечеринках – слишком глупое времяпрепровождение и слишком ничтожный способ потешить собственное эго. И он, разумеется, никогда не целует собственную сестру. Было бы слишком недальновидно дать ей такой удобный способ себя презирать.
Он, безусловно, ценит их всех – всех, кто вошел в его жизнь так или иначе.
Никто из них не сумел его к себе привязать. За это он ценит их еще больше.
Они исчезают, когда он закрывает глаза – и это его полностью устраивает.
Мир Питера Хейла начинается для него с самого себя.
Мир Криса Арджента начинается с тяги к упорядочиванию хаоса.
Он знает точно, и это знание в нем твердо и неколебимо: несмотря на кажущуюся яростную мощь анархии, сила – это всегда структура. Дом без фундамента рухнет, как карточный, клинок с плохим балансом не станет настоящим продолжением руки.
Сила – это всегда контроль. Контроль – это всегда поддержание равновесия.
Про Криса Арджента нельзя сказать, что он ненавидит чувствовать себя слабым. Крис Арджент просто не может себе позволить слабым быть.
Он прекрасно понимает принцип построения системы. Он знает, какое место отведено в этой системе ему. Это не вопрос подчинения, как и не вопрос снятия ответственности. Это – вопрос порядка. Вопрос субординации.
А еще – еще он всегда руководствуется одним принципом. Принцип этот: «хочешь мира – готовься к войне».
Им по двадцать семь, и между ними – стена противоречий.
Никто из них еще не убивал членов своей семьи, ни у одного, ни у другого не было причин усомниться в правильности выбранной отправной точки.
Им по двадцать семь – и у обоих в венах словно течет чистый спирт. Кажется, одной случайной искры хватит, чтобы зажечь пожар.
Питер Хейл сплевывает кровь вперемешку со слюной на пол, целясь как можно ближе к ботинкам Криса Арджента, и, кажется, это вполне сойдет за искру.
Питер Хейл прикован железными цепями к почерневшей от копоти решетке в подвале дома Арджентов, Питер кажется отстраненным, но все присутствующие в комнате знают – он на пределе. Совсем скоро его организм не сможет бороться с истощением. Скоро-скоро – он повиснет на своих тонких запястьях, раздирая кожу металлом наручников, скоро запрокинет голову, обнажая горло, он скоро попросит.
Питер Хейл совершенно не умеет терпеть.
Стоически сжимать челюсти, превозмогать боль, умирать, но не сдаваться – это, правда, совершенно не его стиль. Его оружие – слова, логика и интриги; умирать, но не сдаваться? Вы что, серьезно?
Питер охотно выдал бы сейчас охотнику все, что того интересует – ну или, скорее, - почти все, слив только ту информацию, которую выгодно слить, но есть одна маленькая проблема. Одна маленькая, но очень весомая, чтоб его, проблема.
Он понятия не имеет ни о местонахождении пропавших детишек, - или, что вероятнее, останков пропавших детишек, - ни о том, кто к этому может быть причастен.
На самом деле, редко выпадает такой случай, чтобы Питер не обладал ровным счетом никакой информацией о чем-то, что происходит в этом городе.
Этот случай – именно такой. И он мог бы объяснить Ардженту, что не меньше его желает найти похитителя, который – по досадной случайности, очевидно – обладает почти такими же следами, как оборотень, который пахнет почти так же, как они – настолько почти, что охотники, не обладающие их чутьем, не могут сходу разобраться, не оборотень ли он все же.
Он мог бы объяснить.
Но, во-первых, признавать собственную беспомощность он умеет еще меньше, чем терпеть, а во-вторых, Крис вряд ли ему поверит.
Так что ему остается только делать вид, что он собирается терпеть пытки столько, сколько сможет, надеяться на стаю, на Талию, черт ее подери, ждать, когда Арджент удостоверится, что он не знает ничего, и выкинет его, будто поломанную куклу.
Один вариант лучше другого.
Прекрасно, Питер, просто прекрасно.
Крис сидит перед ним на стуле, широко расставив ноги, обутые в ботинки армейского образца, упирается локтями в колени, заглядывает в лицо. Он ниже сейчас, намного ниже, но – может себе это позволить. Это Питера особенно бесит.
То, как Крис Арджент перехватывает контроль.
То, как он ведет его – почти неощутимо, так, словно желание подчиниться возникает где-то внутри.
То, какой он несгибаемый, бесконечно трезвый, не просто крепкий – твердый, как серебро.
Это бесит так, что хочется разбить ему лицо. Это терпимо.
Хуже – это бесит так, что хочется нарваться.
Крис просто смотрит. Долго. Спокойно. Кажется, он даже не моргает. Для многих это могло бы быть хуже китайской пытки каплей воды, но – только не для Питера.
Необходимость держать лицо, необходимость играть – одновременно держащая в реальности и не дающая забыться.
Крис встает, медленно подходит к Питеру, распятому на решетке, ведет пропитанным аконитом ножом по ребрам почти нежно – и загоняет клинок поглубже так же, будто бы скучающе.
Питер хрипит.
Ему не страшно – только очень-очень больно, мерзкая гнусная боль под ребрами, все-таки он правда совершенно не умеет терпеть, хотя изо всех сил пытается доказать обратное. Сыграть в независимого и гордого. Получается из рук вон плохо.
Когда ты оборотень, боль воспринимается по-другому. Боль – сигнал разума о том, что что-то не в порядке. Поэтому Питер почти не чувствует обычную боль от регенерации. Такая боль всего лишь буднично просит закрыть глаза и потерпеть пару секунд, это – словно неприятная процедура в больнице, словно скрежет когтей по стеклу – она злит, она требует себя переждать и – она восхитительно точна в своей конечности.
Обычная боль почти не беспокоит оборотней.
Боль от пропитанного аконитом ножа на этом фоне воспринимается как абсолютная. Тело привычно не чувствует ее пару секунд, а потом – потом наступает самое время для того, чтобы биться в агонии или стонать на одной ноте, потому что регенерация не наступает, боли нет положенного конца – и тело понимает: что-то не просто «не в порядке». Что-то чертовски не в порядке. Чему-то, кажется, наступил пиздец.
Питер гордится трезвостью своего мышления. Своей способностью рассуждать рационально в любых обстоятельствах.
Питер истощен, слаб, прикован к решетке – он понимает прекрасно, что боль пройдет, как только запустится регенерация. Он понимает это слишком хорошо. Понимание ослепительно, как ослепительны последние лучи солнца, ласкающие утопающего через несколько метров толщи воды.
Понимание ему ничего не дает.
Под пальцами – холодное, покрытое чем-то неприятным железо. Скользкое от его собственного пота.
Питер в прекрасной физической форме. Еще одно преимущество того, чтобы быть оборотнем – быть немножко красивее, сильнее, здоровее, чем остальные.
Питер обладает развитой мускулатурой; у него широкие красивые плечи, ровная спина, сильные руки с выпирающими косточками на запястьях.
Питеру впору пожалеть впервые в жизни о каждом грамме мышц, которыми одарила его оборотничья природа. Он чувствует себя тяжелым и неповоротливым, боль пульсирует под левым ребром, заставляя тело рефлекторно пытаться скрючиться, и – вся эта прекрасная, мать его, физическая форма тянет его к земле, заставляет повисать на запястьях, давить всем весом на равнодушный металл наручников.
Струйки крови противные: липкие и холодные, Питер чувствует, как кровь стекает по его рукам, срывается с локтей, затекает в подмышки, стягивает кожу. Крови слишком много: запястья регенерируют мгновенно, и мгновенно прорезаются наручниками снова, и это даже не больно – только раздражающе досадно и утомляет.
Питер собирается с силами. Поднимает подбородок. Смотрит на Криса – так же внимательно, как тот смотрел на него.
Все вопросы прозвучали до этого, и они не требуют более ответов.
Питер знает точно одно: когда не знаешь, что делать. Когда чувствуешь себя беспомощным. Когда задыхаешься от слабости. Всегда, слышишь, всегда. Всегда пытайся сделать так, чтобы кто-то задыхался сильнее, чем ты.
В этой ситуации он чувствует себя лисой, попавшей в капкан только затем, чтобы привлечь медведя.
Так правильнее, так не хочется сойти с ума от чертовой слабости.
Раз уж он подставился. Раз уж он дал себя поймать.
Нужно стать приманкой в этом капкане.
О да – он сделает так, чтобы Крис задыхался сильнее.
Питер старается расслабить лицо, он старается не хмурить брови, быть расслабленным и безмятежным.
Он разглядывает Криса. Будто бы даже с любопытством.
Он говорит:
-Скажи, ты правда считаешь, что твоя служба Кодексу подразумевает пытать меня в подвале, пока настоящий убийца, может быть, разделывает труп той чудной девочки с твоих фотографий?
Его голос почти не сбивается, хотя легкие начинает жечь от недостатка кислорода к концу. Питер заставляет себя на время забыть о боли. Заставляет себя держать лицо. Это – пробная попытка, и судя по тому, как Крис ласково, почти осторожно щекочет лезвием его шею, не отвечая, попытка провалилась.
Думай, Питер. Черт побери, думай.
Для того, чтобы выиграть, нужно понять. Для того, чтобы понять, ему нужно влезть в шкуру чертова Криса Арджента, гребаного охотника, помешанного на Кодексе, на равновесии, на контроле.
Лезвие дергается, оставляя широкую неаккуратную царапину, которую мигом заливает жидкая красная кровь – и Питер позволяет себе застонать, откидывая голову назад, давая себе несколько секунд передышки.
Он щурит глаза, заставляя мир вокруг расплываться.
Он пытается ощутить, каково это – быть Крисом Арджентом.
Питер почти отключается, когда Крис выворачивает нож, на сей раз оглаживая кадык самым кончиком.
Это возвращает к жизни. Это заставляет быть хладнокровным, заставляет думать.
Он – Крис Арджент.
Он легче и слабее. Он добирает бесконечным самоконтролем и тренировками то, что дано оборотню от природы – остроту нюха, скорость реакции, умение терпеть боль.
Питер чувствует, как сведен его рот. Чувствует его раздражение и досаду. Чувствует смутную глухую вымотанность – под слоями железобетонной выдержки.
Питер чувствует лезвие в его руке.
Когда Крис усмехается и хмурит брови, Питеру кажется, что он усмехается и хмурится вместе с ним.
Крис гладит его губы кончиком ножа, и Питер заставляет себя податься вперед, натолкнуться языком на равнодушное острие. Аконит жжет рот так, будто он рассек себе язык аккурат пополам, и Питер тоненько орет, испытывая странную смесь жуткой боли и ликования. Крис мгновенно одергивает лезвие – он не позволит Питеру испытать хоть на каплю больше боли, чем та, которую он самолично для него отмерил, и это вопрос контроля тоже. Но поздно – Питер чувствует, как рот густо наполняет кровь, мгновенно выводя из раны аконит, и позволяет себе осторожно ухмыльнуться, как только боль утихает – ухмыльнуться криво и нервно, искусственно, так, будто рот дико болит, серьезно пораненный.
Из угла рта тянется алая ниточка. Эффектно.
Если хочешь пытать меня – говорит в нем все – делай это на полную катушку. По-настоящему. Делай так, чтобы было больно, грязно, раняще; делай так, чтобы подчинять.
Проведи ножом, усиль нажим, загони металл глубже в податливую плоть. Рвани сильнее, почувствуй, как обостряется восприятие. Липкий пот, холодящий шею. Напряжение мышц. Вставшие дыбом волоски на загривке. Дай огню страсти разгореться в твоих глазах. Позволь себе поддаться этому, позволь себе отдаться моменту.
Делай это, и я смогу убедить тебя, что тебе это нравится. Делай, и рано или поздно вина за потерянный контроль сожрет тебя целиком.
Кажется, пришло время для второй попытки.
-Тебе ведь не нравится причинять боль, верно, Крис? - он смотрит исподлобья, надсадно кашляет, позволяя крови выходить из порезанного рта толчками, стекать по подбородку. - Ты как палач, который оправдывает свою работу необходимостью, отрубая головы раз за разом?
Крис хмурится и ничего не отвечает опять, только сдвигает лезвие вверх – поближе к глазам, и только теперь Питеру становится по-настоящему страшно, но уже поздно отступать.
-Ты не выходишь за рамки, - тянет он медленно, и улыбается, обнажая розовые зубы, - и тебе не нравится это настолько, насколько вообще может не нравиться, правда?
Он дергается – Крис царапает ему кожу под глазом, и отстраняется, кривя рот, будто придирчивый художник, недовольный своей работой. Кажется, он вообще его не слушает. Питер знает – только кажется.
-Идеальный исполнитель, - шепчет он ласково. Чтобы пройти этот путь до конца, ему нужно падать все глубже и глубже в кроличью нору. Кроличья нора больше похожа на какую-то гребаную прямую кишку, в которую он погружается. – «Делай, что должен, и будь, что будет», да? Поэтому вами командуют – решают, что же будет – женщины?
Крис качает головой внезапно, и Питер замирает, чтобы не спугнуть.
-Это вопрос стойкости системы, - отвечает он медленно. – Мы быстрее, сильнее, выносливее. Мы знаем, как делать наше дело. А женщины – мудрее и решительнее, и они знают, что делать.
Питеру не смешно ни на йоту, ни капельки. Нож холодит нижнее веко, и глаза у оборотней – сверхчувствительная часть лица, ему хочется обратиться, звериной части внутри него хочется взять контроль на себя, но Питер понимает – тогда он проиграет окончательно.
Он заставляет себя расхохотаться, и хохочет долго, со вкусом, так, что это выглядит слегка похоже на истерику.
-Ты можешь сколько угодно делать то, что должен, Крис, - выплевывает он жестко, отсмеявшись. – Ты можешь оправдывать себя тем, что подчиняешься, оправдывать все своими гребаными идеями о правильном порядке, о равновесии и системе, но будь же достаточно смелым, чтобы признать – тебе просто нравится причинять боль, чертов ублюдок!
Он переходит на крик, откусывает хриплым тяжелым дыханием одно слово от другого, его бока покрыты испариной и тяжело вздымаются, левое подреберье тянет противной болью.
-Вам всем нравится, - говорит он. – Всем охотникам, одержимым идеей спасения человечества. Вы просто упиваетесь собственной силой, ничего больше.
Ему холодно, он устал, он хочет спать, и, кажется, на секунду он проваливается в свой маленький спектакль, потому что, когда Крис со всей силы впечатывает его в решетку сапогом, пиная ногой в живот, его обжигает алым и он стонет вполне искренне:
-Ну давай же, признай это, трус!
На него обрушивается тяжесть чужого тела, и он чувствует, как прерывисто дыхание в миллиметре от его лица, как щурятся в холодной ярости глаза, как стискивается ладонь на шее, нещадно вдавливая кадык. А потом понимает, что его вторая попытка тоже завершилась неудачей, когда Крис вдруг раздувает ноздри – и медленно, увесисто опускает кулак на решетку рядом с его головой. Почти наваливается сверху – и теперь совсем не кажется меньше или слабее. Выплевывает ему в лицо:
-Знаешь, ты прав. Мне действительно безумно нравится причинять боль таким ублюдкам, как ты.
Он отходит, усаживается обратно на стул.
Подкидывает нож на руке, будто примеряясь к его весу.
Говорит:
-Иногда делать, что должен, чертовски приятно.
Питеру застилает глаза кровавая судорога, когда нож легко входит в его бедро, рассекая плоть, словно теплое масло.
Он заставляет себя дышать – сквозь зубы, рвано втягивая воздух. Он заставляет себя концентрироваться, пытается найти точку, которая удержит его в реальности.
Он не пристегнут к решетке. Он – это пульсирующая серебряная капля где-то глубоко в сознании Криса Арджента. Его персональное слабое место, его узелок на память, его отправная координата.
Он должен стать этой точкой. Осознать ее. Он понимает: только так у него получится пошатнуть контроль Криса над системой, закоротить его.
Телу хочется сдаться, хочется перестать бороться, хочется просто дождаться конца.
Питер командует себе не отключаться.
В конце концов, Крис верит в собственный контроль – а Питер верит в собственную силу. Он не должен быть слабым. Его отправная точка – он сам.
Питер облизывает губы. Прислоняется к решетке медленно, щадя травмированное ребро. Облокачивается на нее, подставляет взгляду Криса горло, обвивает пальцами металлические прутья почти нежно.
А потом он ловит краем глаза взгляд Криса, и понимает – есть.
Крис уверен в том, что он делает, и в том, как он это делает, но, в конце концов, его действия – это еще не он сам.
Они основываются на его сути, потому как Крис имеет непробиваемую структуру во всем – и все свои поступки он совершает, все методы использует только потому, что позволяет себе это.
Он боится решать сам, не позволяет себе чувствовать и поддаваться этим чувствам. Для того, чтобы вытряхнуть его из этой шкуры, надо будет очень постараться быть искренним самому.
-Делай, что хочешь, - устало говорит Питер, а потом повторяет, чуть меняя интонацию, добавляя в нее самую капельку искушения – и еще чего-то: от желания сорваться. От необходимости продолжать. Чего-то, что обжигает не хуже пламени ада. – Что хочешь. Крис.
Ты не боишься подчиняться и причинять боль, ты не переживаешь за тот план, который приводишь в исполнение, не сомневаешься, что здесь ты нужен больше, чем в отряде, занимающемся поиском детишек. Но ты, кажется, чертовски боишься себя самого.
Питер с трудом подавляет желание усмехнуться. Прикусывает губы, прикрывает глаза, раскрывает грудную клетку. Хватит одного удара, чтобы все это закончить.
Хватит пары предложений.
-Ну же, давай же, ударь меня. Будет ли это справедливо? Будет ли справедливо тратить свое время на меня, когда дети умирают? Справедливо ли то, что тебе нравится делать мне больно? – Питер пытается наклониться вперед, чуть ближе к Крису, но решетка сдерживает его, и он просто повисает на ней, вывернув плечи, чувствуя, как натянуты до предела жилы. Он спрашивает интимно, понижая голос до шепота – и шепот осязаемо повисает в полумраке помещения:
-Справедливо ли то, что ты, мать твою, совершенно не можешь это контролировать?
Крис снова нависает над ним – и ему двадцать семь, он горячится, выплевывает в лицо холодным и спокойным тоном:
-И что ты можешь знать о справедливости?
Питер сглатывает. Чувствует, как темнеют его глаза. Видит, что у Криса темнеют тоже. Проводит языком по кровоточащему рту – и выдыхает ему в губы:
-Я ебал в рот твою справедливость, Крис.
А затем заглушает рычание, вцепляясь в чужие губы укусом – пальцы Криса сжимаются стальной хваткой на его предплечьях, затылком он ударяется о металл решетки так, что перед глазами темнеет, но это неважно – еще малая толика боли в этом океане. Важно то, что Крис – наконец-то – держит его. А он – держит Криса не хуже.
Крис освобождает одну его ногу от оков, и Питер рефлекторно пытается пнуть его в беззащитный живот, но Крис ловит колено в полете, вклинивается собой между разведенных бедер, тут же вгрызается в шею, неожиданно хорошо, чертовски приятно и влажно проводит широким языком по ключице.
У Питера вырывается короткий гортанный выдох, который он старается перевести в шипение, но получается плохо, а Крис явно воспринимает это, как сигнал к окончанию прелюдии.
Нежности тут явно не место – не грубые, но жесткие, аккуратные пальцы приспускают на Питере брюки, и он чувствует себя неожиданно заведенным – от всего сразу, от боли, которой все еще отдаются раны, от чувства пойманности, распятости, невозможности двигаться, от того, что все происходит так резко и так сразу, от ощущения с треском рушащихся границ – система складывается вовнутрь, и, кажется, под ней их и похоронят - от того, как горит воздух между ними.
Он понимает, что ему нравится, но еще не понимает, насколько.
Хочется дальше, хочется больше, хочется преодолевать пределы… Хочется продолжать.
Крис сосредоточен, и Питера скручивает вдоль всего хребта судорогой, когда пальцы сжимают головку члена через крайнюю плоть, но глаза цвета линялой джинсы пригвождают его к месту, держат, не дают шевелиться – не хуже, чем железная решетка за спиной.
Крис сосредоточен. Но по тому, как он судорожно двигает рукой, по тому, как он хрипло дышит, как закусывает губы, словно хочет прокусить насквозь, Питер понимает - нет. Никакого контроля, кроме первобытного желания подчинить. Крис настолько сейчас хочет контролировать ситуацию, контролировать его, Питера, что забывает контролировать сам себя.
И дальше все случается быстро, так быстро, как только может, когда вам по двадцать семь и вы оба горите в огне. Для ласки вам, у которых времени еще полно, совершенно не хватает времени. Она и неуместна здесь - уместней боль, уже не беспокоящая почти, начисто сметенная возбуждением, уместней паника отсутствия мыслей в голове - вернее, запрета на мысли.
Не думать ни о чем.
Действовать на инстинктах.
Питер давит лодыжкой на спину Криса, стоять на одной ноге неудобно чертовски, и он повисает, полураспятый между горячим телом и холодным металлом, они не целуются - грызутся, Крис притискивает свой член к его, и это так прекрасно-правильно, что хочется выть.
Разумеется, телефонный звонок застает их в самое неудобное для этого время.
Арджент отталкивается от решетки на одной руке, оглядывает Питера мутным взглядом, тянется еле уловимо ртом ко рту; но вбитые привычки работают безотказно - он берет трубку, выдыхая хриплое: "да", а затем замолкает надолго, видимо, получая актуальные инструкции. Питер выдыхает, закрывая глаза, позволяя себе откинуться на решетку, и не открывает их, пока Крис не щелкает металлом браслетов, отстегивая наручники от его запястий.
Ему даже не нужно слышать следующую реплику; слова избыточны и лишни. Что будет происходить дальше, Питеру ясно, как божий день.
Вернуться в мир логики и разума оказывается не так просто, как и подавить нарастающее раздражение; зверь внутри измучен, и теперь, когда над ним не висит дамокловым мечом осязаемый страх, удержать его в рамках оказывается в три раза сложнее. А Питер, что и говорить, не славился терпением никогда.
-Планы изменились, - буркает Крис, ему явно некомфортно, но он привык отключать эмоции, когда в дело вступает долг.
Питер еле слышно рычит, а затем его шеи касается тонкая игла, и все краски мира вокруг выцветают.
-Выкину тебя на обочине, - информирует Крис отстраненно, и это последнее, что Питер слышит перед тем, как провалиться во тьму.
Ни один из них не выиграл - и это, пожалуй, плюс.
Минус - в том, что оба они проиграли.
Когда тебе под сорок – мир словно замедляет движение.
Приходит опыт, но с опытом приходит и усталость, а усталость приглушает чувства, притупляет нюх и чутье. Ты все еще веришь в свой эгоцентризм – или свою систему, – но эта вера словно выцветает, притупляется. Она все еще единственно правильная – для тебя, и всегда будет для тебя единственно правильной – но уже не безвариантная.
Питеру тридцать восемь, большая часть его чертовой семьи сгорела в чертовом пожаре, и теперь он - Божечки, спасибо - избавлен от необходимости соперничать с собственной сестрой, он вообще избавлен от многого.
Смерть - своя и чужая - обнуляет все счета. Оставляет тебя голым перед лицом неизвестности, очищенным - хотя это неуместное слово. Она оставляет тебя таким, словно с тебя ножом соскоблили кожу.
Смерть лишь в очередной раз доказывает: самое важное - ты сам.
Семья, сгорающая в пожаре. Месть, обагряющая твои когти алой кровью из разодранной нежной шеи. Странное, полузабытое слово "стая", дети с их смешными проблемами, деньги, связи, старые и давно позабытые раны. Все это - лишь зеркала, бесконечное количество раз отражающие только блеск твоих глаз.
Питер устало смыкает веки, и зеркальные коридоры рассыпаются перед его внутренним взором.
В конечном счете, остаешься лишь ты. Твой разум - единственное пристанище, в котором ты заперт, корчащийся в агонии. Твоя власть - которой ты лишаешься, спасибо все тем же зеркальным лабиринтам. Все эти извилистые, сложные пути, которые проходишь раз за разом, то ли убегая от себя самого, то ли догоняя. Все они, в конечном счете, ведут лишь к одному.
К силе.
Той силе, которая принадлежит тебе по праву.
Той, которую хочешь отчаянно уже много лет - так холодно, так расчетливо, так никому-не-демонстрируя, что об этом знает только твоя сестра, сестра с красными глазами и полной трансформацией, Талия, которая всегда умела чувствовать, что ей завидуют - но где она теперь?
Питер все равно остается единственным в игре в конечном счете.
Всегда.
Этому помогает одно простое обстоятельство - Питер умеет ждать.
Ждать, пока кровавое безумие застилает его разум, пока на мертвую грудь давят полугнилые доски пола, пока приходится прятаться в канализации, вступать в сделки с теми, кто сжег заживо всю его семью.
Еще он умеет выбирать союзников из числа самых неожиданных - Кейт, например, ей смерть идет не меньше, чем ему самому, а старые долги, как известно, стираются, когда должника убиваешь.
Все это - невероятно полезные качества.
Впрочем, Крису Ардженту они присущи не меньше, чем Питеру Хейлу.
Ждать и выбирать неожиданных союзников - чуть ли не первое, чему учат молодых охотников, после того, как те выбрались из своих первых пут.
Первое - вопрос субординации. Второе - вопрос смекалки.
Того, из чего Крис состоит чуть менее, чем целиком.
Крису Ардженту тридцать восемь, он потерян настолько, как не был никогда ранее - но правда жизни состоит в том, что с этим его тоже учили справляться.
Ожидание. Неожиданные союзники.
Цель, план, действие.
Самое важное, конечно же, цель.
Проблема заключается в том, что раньше цель всегда была понятна без особенных размышлений. Нет, у Криса были невероятно широкие полномочия практически с самого начала его работы охотником - так он был более эффективен, это было очевидно с первого взгляда, а женщины-Ардженты никогда не пренебрегали очевидными вещами. Но. Но полномочия его распростанялись в основном на выбор средств. В определении направления движения он всегда руководствовался лишь необходимостью соблюдения Кодекса, поддержанием порядка на своей территории и интересами своего клана, разумеется.
Крису Ардженту тридцать восемь, и у него больше нет клана, про порядок на его территории и говорить смешно, а Кодекс, вбитый под кожу намертво, кажется лишь строчками, лишенными всякого смысла, затейливой татуировкой, отпечатанной на хребте, буквами, не складывающимися в слова, словами с давно забытым переводом.
Крис Арджент чувствует себя потерянным.
Самую малость - опустошенным.
Лишенным смысла, как воткнутый в землю на перепутье охотничий нож.
Любой бы сейчас сказал, что ему нужно двигаться дальше, вперед, оставить прошлое - но, позвольте, вперед? Оставить прошлое? Крис мог быть кем угодно, но он никогда не боялся смотреть назад.
Ставить точки - еще одно важное умение охотника.
Вовремя не завершенное дело может грозить успеху всех дальнейших операций.
А Крис был мастером в расставлении точек.
Он всегда завершал все свои дела.
Ну и, в конце концов, семейный долг - это уже его личное дело, верно?
Кейт была его собственным долгом. Его личным делом.
Кейт, в конце концов, была его сестрой.
И Крис очень хотел бы пообщаться с ней... По-братски.
Питер Хейл сидит на диване Арджентов, в гостиной Арджентов и в доме Арджентов и пьет ледяной апельсиновый сок. Он совершенно расслаблен; кажется, что приветливая улыбка затаилась где-то в углах его губ.
Он наконец-то чувствует себя на своей территории - ментально, разумеется, не физически. Он руководит ситуацией и знает, какую выгоду может от нее получить.
Физически же территория не своя настолько, что он еле подавляет в себе желание закинуть ногу на ногу и скрестить руки на груди.
Не то, чтобы ему казалось, что всего Арджентовского здесь слишком много - в конце концов, это их логово, - просто воспоминаниям о их чудесном подвале почему-то никак не выветриться у него из головы.
Впрочем, после подвала прошло десять лет. Воспоминания о камере в психиатрической клинике не могут похвастаться такой выдержкой.
Именно поэтому Питер сидит здесь, на диване Арджентов, в гостиной Арджентов и-так-далее.
Виновник торжества, Крис Арджент, стоит напротив, упираясь бедром в стол, в его стакане бренди, а позу никак нельзя назвать совершенно расслабленной - нет нужды притворяться, Питер все равно по запаху определит его напряжение.
Рассматривает его внимательно - и Питер столь же долго смотрит в ответ.
-Что ты хочешь? - наконец разрывая тишину, спрашивает Крис глухо. По правде говоря, торги никогда не были его сильной стороной. Он был лучшим в том, что касалось стрельбы, ножей, боевых искусств; он был лучшим в планах захвата, но никак не в дипломатии.
Однако жизнь складывалась таким образом, что ему многому пришлось научиться.
Питер не отвечает некоторое время - а затем медленно, сладко ухмыляется.
-А что я могу хотеть? - смеется он. - По правде говоря, мне куда интереснее послушать, что ты можешь мне предложить.
Крис чуть заметно стискивает челюсти. Сжимает в ладони стекло излишне плотно. Он тренирован, расслаблен и чертовски хорошо умеет контролировать ситуацию. Это - работа на публику, ему нужен переход к роли плохого копа, ему нужно эмоциональное обоснование своих действий, и - Крис мало знает о том, что может убедить Питера сдаться и рассказать ему все о Кейт. Но он видел Питера тогда, десять лет назад, и это знание - единственное, на чем он может сыграть сейчас.
Питер, со всем своим прекрасным, великолепным умением ждать, терпеть не умеет совершенно.
Крису тогда действительно нравилось причинять боль. Теперь – не нравится.
Но это, в сущности, неважно. Не всегда делаешь то, что нравится, ведь так?
Крис не знает Питера совершенно.
Но он помнит тот вечер, вынудивший его отпустить контроль, те слова, которые говорил ему Питер - вполне очевидно стараясь вывести из себя - и до досадного быстро преуспевая в этом. Питер тогда устанавливал собственные правила, и это было досадно, неправильно, слишком в точку и слишком по-больному, это хотелось прекратить.
Но, устанавливая собственные правила, Питер дал возможность разучить их ему, Крису.
И Крис не собирался просто так о них забывать.
В конце концов, необходимо понять систему, прежде чем перестроить ее под себя.
-Мне кажется, второго шанса тебе уже вполне достаточно.
Слова лишние, тусклые, лишенные смысла. То, что они оба говорят сейчас - лишь разминка, прелюдия к большой игре.
О, как им повезло, что они оба ненавидят прелюдии.
-Позволь, я покажу тебе, - Питер улыбается, подходя ближе по-звериному плавно, Крис не боится, Крис мог бы убить его тридцатью разными способами, не вставая с края стола.
На шею Крису ложится тяжелая, жесткая ладонь, и Криса невольно опаляет жаром чужой кожи.
Неуютно, неудобно, хочется скинуть мешающую конечность.
Кристофер заставляет себя расслабиться усилием воли.
Стертым из памяти моментам, о которых он не хотел вспоминать, больше десяти лет. Но с того времени не меняется ничего - Питер все так же пытается выбить ему почву из-под ног.
А нет ничего проще, чем сделать это, перенеся его сознание туда, где он не будет ничего контролировать.
По счастью, за эти десять лет Крис превосходно научился расслабляться. Если бы он был так помешан на контроле, как и тогда, вряд ли бы он пережил смерть членов семьи. Впрочем, Питеру незачем об этом знать - и Арджент хватается за его запястье вполне панически, вполне искренне, чтобы они оба в это поверили.
На загривке смыкаются острые когти, и Криса простреливает словно разрядом тока вдоль всего позвоночника, тело выгибает дугой.
А затем мир вокруг меркнет, и другая реальность выливается на голову ведром ледяной воды, затопляя сознание со скоростью цунами.
Они оказываются в каких-то катакомбах, точнее Крис сказать не может - все вокруг плывет, оставляя лишь всполохи голубого и алого на сетчатке. Сознание выхватывает реальность лишь фрагментарно; окружающая действительность словно слеплена из множества частиц, двоящихся в глазах, мешающих мыслить трезво. Из осколков, - понимает Крис Арджент.
Все вокруг - какое-то долбаное королевство кривых зеркал.
-Что это за место? - шепчет Крис через силу, хотя ему хочется задать совсем другой вопрос.
-О, - Питер склоняется ближе, участливо заглядывает в глаза. - Его нет в реальности. Это место - только мое. А теперь - смотри!
Чужие пальцы впиваются в подбородок, выворачивая голову навстречу коридору из зеркал.
Довольно забавно, что в каждом из них - Питер сам. Крис бы посмеялся над этим детским эгоцентризмом, если бы мог смеяться.
В шее неприятно ноет; его тошнит, хочется закрыть глаза, хочется вернуть себе ориентацию в пространстве - это похоже на морскую болезнь в условиях невесомости, но. Его. Учили. С этим. Справляться.
Он бы не прожил так долго, если бы не умел оставаться в трезвом сознании в самых неприятных ситуациях.
Например, наблюдая за тем, как Питер Хейл неотрывно следит за ним ярко-голубым взглядом, зубами вырывая кусок нежной девичей шеи - той самой девочки, которую они искали десять лет назад.
Колени подкашиваются, хочется кричать.
-Что-то упустил, охотник? - мурлыкает на ухо еще один Питер Хейл, и Крис перестает понимать, какой из них настоящий.
Нет.
Такого не может быть.
Они нашли убийцу тогда - детей похищал вендиго, это был чертов вендиго, его вины в том, что он не додавил Хейла, пошел у него на поводу, нет, он прекрасен в пытках, он знает все о боли тела, об оборотничей природе, нет...
Крис знает все о боли тела.
Питер - многое - о боли разума.
В конце концов, он ведь сам прошел через это.
Девочка в его руках вскрикивает особенно высоко и тонко - и меняет черты лица, как еще один перевертыш. И становится Эллисон.
Это больно.
К такому нельзя быть готовым, даже если пережил это уже однажды. Крис сцепляет зубы, чтобы не заорать.
Крису не хватает здесь опоры, не хватает точки отсчета. Смешно, но лучше бы Питер его параллельно пытал. Ощущение тела возвращает в реальный мир, боль всегда конечна, он умеет абстрагироваться от боли превосходно - так же, как и концентрироваться на ней.
Сейчас концентрации критически не хватает.
Ему просто необходимо заземлиться, необходимо выстроить логическую цепь событий, необходимо прийти в себя.
Он тянется вслепую туда, где должна быть стена - влажная, покрытая каплями, шершавая и не особенно приятная на ощупь, так необходимая сейчас опора. Но пальцы лишь натыкаются на пустоту - И Крис проваливается в еще одно отражение.
Из дальнего угла коридора на него смотрит оборотень в обращенной форме.
Крис фыркает; на что Питер надеется? Вот уж оборотней Крис никогда не боялся...
Но тут он понимает - Питер не пытается заставить его бояться.
Питер демонстрирует ему себя.
То, каким он себя ощущает, то, каким он был - и то, что у него отняли.
Вот оно.
Крис понимает - вот.
Предмет торга, краеугольный камень существования Хейла, самая заветная мечта.
Слабое место, идеально подходящее для удара.
Оборотень подходит к нему, останавливая клыки в миллиметре от его лица, но Криса совершенно не смущает его влажное голодное дыхание на своей коже.
И когда монстр превращается в Питера Хейла, запечатлевающего целомудренный поцелуй у его губ, Крис внутренне ликует, резко откидываясь назад, втягивая воздух через сжатые судорожно зубы.
Речь всегда - о нем самом. О Питере. О власти и силе.
Нет ничего проще, ничего наивнее, ничего глубинней.
Нашел.
-Просыпайся!
Крис приходит в себя на столе в собственной гостиной, с Питером Хейлом, уютно устроившимся между его разведенных бедер.
В жесте нет ничего интимного, Питеру просто удобнее было так его направлять, но они оба и не думают отстраняться - немного неловкости никогда не мешало в битве за контроль.
Питер немного отклоняется назад, прогибаясь в пояснице.
Крис заставляет себя опустить веки. Позволяет ресницам задрожать. Пускает немного скованности в расправленные плечи.
Это не должно выглядеть нереалистично, иначе Питер ему не поверит, и он берет себя в руки через долю мгновения. Смотрит очень отстраненно и спокойно, расслабляется под чужим взглядом.
-Надеюсь, ты хорошо понимаешь, что я могу сделать с тобой за этот спектакль, - в голосе нет угрозы, он просто желает убедиться, что они оба в трезвом рассудке.
-Отлично понимаю, - улыбается в ответ Хейл и кривится немного неловко, - такое, знаешь ли, трудно забыть.
Крис склоняет голову набок, пожимает плечами. Ему не нужно это комментировать, реплика брошена на пробу, и он, если не хочет испортить всю игру, не должен поддаваться сразу и явно. Питер Хейл не настолько наивен, чтобы верить, что вина за потерянный контроль мучает его так сильно спустя столько лет, что он потеряет его снова из-за одной фразы, даже смешанной с увлекательным путешествием вглубь кроличьей норы подсознания Хейла.
Нет.
Крис молчит, и Питер вынужден продолжать:
-То, что ты видел, было предметом сделки с Кейт. - Он демонстрирует острые клыки будто бы невзначай. - Сила. Власть. Возможности. То, что всегда было мне нужнее всего. И то, чего вы меня лишили. Как ты думаешь, удовлетворит ли меня после этого твой "второй шанс"? - изображает кавычки пальцами.
-Я не могу предложить тебе то, о чем вы договаривались с Кейт, - отрезает Кристофер.
Пожалуй, слишком поспешно. Питер бросает на него быстрый взгляд, и Крису ничего не остается, кроме как продолжать гнуть свою линию:
-Я не могу обеспечивать тебя информацией, доступной Арджентам, это противоречит Кодексу.
У Питера загораются глаза. А теперь главное - не дать ему обдумывать эту мысль слишком долго.
Сделать так, чтобы он заглотил наживку как можно быстрее.
Крис перебивает уже готовящегося что-то произнести Питера, закрывает ему рот ладонью - губы под пальцами шершавые, это чувствуется слишком отчетливо-остро.
Отчеканивает - тихо и опасно, наконец-то позволяя сдерживаемой ярости выплеснуться наружу, подогревая ее в себе:
-Ты, вероятно, забыл, какое большое количество базовых потребностей можно сделать привилегией и предметом торга, Питер.
И приставляет нож, спрятанный в рукаве, ему к горлу.
Питер усмехается, и его усмешка не менее острая, чем нож в руках Криса.
Он мог бы обратиться, мог бы ввязаться в драку, мог бы, пожалуй, даже убить Арджента.
Но у них обоих другие цели сейчас.
Поэтому он подставляется под нож, и Крис, как завороженный, смотрит на рубиновые капли на острие. Это даже не надо симулировать. Агрессия и секс - две самые главные движущие силы в человеке, и он не мог бы отделить одно от другого, даже если бы очень сильно захотел.
Питер Хейл хочет, чтобы Крис потерял голову, чтобы стал слабым, он хочет, как всегда, одного - власти, пускай даже для этого придется подставляться.
А Крис Арджент готов обеспечить его иллюзией этой власти.
Он хватает его за горло, отбрасывая клинок в сторону, и - ни один из них не смог бы с точностью сказать, чьи губы находят чьи первыми.
Им давно не по двадцать семь.
Но через десять лет ронять Питера Хейла лопатками в ворс дорогого ковра, не слушая полузадушенное: "мы о чем-то... не договорили... десять лет назад, помнишь?", - оказывается словно бы в десять раз веселее.
И пусть Питер думает, что не поменялось ничего.
Это - как минимум первое, что поменялось.
Комната кружится и смазывается по периметру. Чужие пальцы нагло и бесцеремонно разбираются с ширинкой; Крис Арджент дьявольски зол, его холодная злость кипела в нем десять лет подряд, не находя выхода, и пусть даже он думает, что таким образом восстанавливает утраченный контроль - Питер Хейл знает точно. Так он его теряет. Теряет с каждым рваным выдохом, с каждым хриплым стоном, с каждым глотком чужой крови, слизанной с разбитых губ.
И это так чудесно, что возбуждает еще сильнее.
Питер Хейл запрокидывает голову, закрывая глаза. Пальцы путаются в чужих волосах.
Крис двигается ниже, проходясь языком вдоль мгновенно регенерировавшего горла, кусает в плечо, мгновенно зализывая укус. Питер обхватывает ногами его бедра, открываясь навстречу.
Он расскажет ему про Кейт все, что знает.
Разумеется, Крис будет ее искать.
И, разумеется, найдет.
Пускай ищет, пускай думает, что все правильно, что он контролирует ситацию, что он идет вперед.
Кейт больше не нужна ему.
Питер улыбается тонко, одними уголками губ.
Почти незаметно.
Кейт - расходный материал, зато как удачно через нее удалось подобраться к ее брату.
К Крису Ардженту.
К долбаному Крису, который трахает его, вжимая в жесткий ворс ковра, который сносит к чертям ему башню, и - у которого - так - сладко - сносит мозги - от него самого.
К Крису, рядом с которым его сила внутри поет.
Он даст ему новые цели. Он направит его по нужному следу. Он беспрекословно отдаст ему контроль.
И Крис принесет ему его власть в зубах.
Удержаться от глухого смешка чертовски, чертовски сложно - и Питер не сдерживается, фыркает Крису на ухо мягко, щекочет мочку дыханием, проводит носом по чувствительной кромке.
Крис глухо рычит и смыкает зубы у Питера на горле.
Определенно, оба они друг друга стоят.
Артер: MeduZZa13
Автор: Банши без башни.
Виддер: фальшивая нежность
Пейринг: Крис Арджент/Питер Хейл
Жанр: action, UST
Рейтинг: Между R и NC-17
Размер: ~7000 слов
Саммари: история о взаимной зависимости, о демонах, прячущихся в подсознании, и отправных точках.
Дисклеймер: не претендую
Примечание: *Asfixation - гибрид, родившийся из двух слов: fixation, что в переводе "фиксация", и asphyxiation, что означает "удушье". Вот такие вот идеальные отношения у этих двоих.
Предупреждения: виктимо-агрессорские отношения во всей их бдсм-красе. Ограничение подвижности, оружие и пытки, но никто не пострадает и все останутся счастливы, насколько они могут быть.
Ссылка: текст без арта, арт
Видео:
Asfixation - Teen Wolf Reverse from TWrevers on Vimeo.
Привязанность унижает, как унижает любая зависимость.
Привязанность – доказательство твоей несамостоятельности, твоей несостоятельности, твоей вторичности.
Питер Хейл ненавидит чувствовать себя вторичным. Зависимым. Беспомощным. Питер Хейл ненавидит чувствовать себя слабым.
Он знает: унижение – расплата за то, что тебе важно, как про тебя подумают.
Вот тебе тринадцать, ты стоишь перед домом самой высокой девчонки в классе; она никогда не дает списывать домашку и невероятно вредная – поэтому ее обожают все. Ты судорожно выдыхаешь, набираешься смелости – ты, в конце концов, оборотень, ну; вдавливаешь кнопку звонка – и только тут понимаешь, насколько липкие у тебя пальцы. Тебе открывает ее мама; она, кажется, немного удивлена, но, видя учебники в твоих руках, пропускает тебя в дом; ты заносишь ногу над порогом – и в этот самый момент ты слышишь на лестнице звук ее шагов. Тебе кажется, что ты ни за что не спутаешь этот звук ни с каким-либо другим, будешь помнить его всегда. Этот звук бьется в твоей груди вместе с трепещущим сердцем. И вот тогда. Тогда. Ты поднимаешь голову, видя ее голые длинные ноги, торчащие из-под короткой майки, и каштановые пряди волос, лезущие в глаза, и розовый пузырь жвачки между губ. Ты почти слышишь, как он лопается. Почти видишь, как она спускается еще на ступеньку, а майка задирается еще выше. Почти можешь ощутить ее запах. Ты никогда еще не чувствовал себя таким полным сил, таким крутым. Ты переступаешь порог – и нога цепляется за торчащую доску, вязаный коврик несется навстречу твоему лицу – и ты позорно растягиваешься посреди прихожей этой самой лучшей девушки на Земле, этого небесного ангела. Ты думаешь, что хуже уже и быть не может. А потом твой ангел начинает смеяться.
Вот тебе девятнадцать, и ты вылетаешь из колледжа. Седовласый профессор смотрит на тебя строго и безразлично; смеривает усталым взглядом. Интересуется, собираетесь ли вы, молодой человек, покинуть аудиторию или так и будете стоять тут столбом, прорастая корнями. Ты мгновенно выходишь из оцепенения, сгребаешь второпях свои вещи с парты, стараясь не встречаться глазами ни с кем из однокурсников – в них только противное сочувствие и жалость более благополучного к тому, кому повезло менее. Впрочем, нет, не только. У той половины, кому ты успел наговорить ядовитых гадостей, еще и затаенная радость, конечно же. Вылетаешь из аудитории пулей, и взгляды остающихся жгут тебе спину. Стараешься держаться независимо, удерживаешь любимую расхлябанную походку мальчика-мажора. Тебе кажется, что те, кто проходят мимо, от случайного преподавателя до пузатого охранника на входе, которому суешь карточку, знают все, и это жжет тоже. Ты думаешь, что никогда больше не сможешь общаться ни с кем нормально. А потом понимаешь, что сегодня вечером тебе придется звонить семье.
Вот тебе двадцать один, ты не впервые напиваешься до соплей, но впервые настолько не можешь себя контролировать. Все-таки вечеринки для оборотней – действительно редкое событие. Ты чувствуешь себя таким экстраординарным, таким сильным, в кои-то веки находящимся на своем месте. Это вечеринка реально крутых чуваков, свободных и дерзких (как тебе кажется в двадцать один). Тебе хочется показать всю свою независимость, и скорость реакции, и свое ехидство, и то, что это оборотничье пойло тебе нисколько не страшно. С пузатым бокалом в изящных пальцах ты смотришься по-настоящему аристократично. В конце вечера ты обгаживаешь хозяйский бассеин, и больше они не зовут тебя никуда.
Вот тебе двадцать пять, и мир больше не кажется интересным, он кажется пресным и скучным, твое соперничество с собственной сестрой достигает настоящей кульминации, и однажды прямо посреди ссоры, грозящей перерасти в безобразную драку, ты не сдерживаешься и целуешь ее в губы, а когда она не отвечает, только отстраняясь и вздыхая устало, показывая в очередной раз, кто из вас первый, а кто – второй, и кто тут так унизительно зависит от другого – тебе впервые, пожалуй, хочется умереть.
Все эти ситуации вспарывают нежное розовое брюхо, заставляют скулить, прятаться, поджимая хвост, замирать.
Все эти ситуации заставляют чувствовать себя слабым.
Питер никогда не попадал ни в одну из этих ситуаций.
Он знает слишком хорошо; не позволяй себе привязываться, не позволяй себе ценить кого бы то ни было настолько, чтобы решить, что тебе не плевать на его мнение – и ты никогда не окажешься униженным.
Все они неважны, расходный материал; к черту их.
В младшей школе самая высокая и вредная девчонка в классе сама строит ему глазки, и он целует ее под лестницей после уроков как-то даже больше от скуки. Профессура и в колледже, и в университете потом сходит от него с ума. Он по праву считается лучшим студентом на курсе. Питер никогда не напивается на вечеринках – слишком глупое времяпрепровождение и слишком ничтожный способ потешить собственное эго. И он, разумеется, никогда не целует собственную сестру. Было бы слишком недальновидно дать ей такой удобный способ себя презирать.
Он, безусловно, ценит их всех – всех, кто вошел в его жизнь так или иначе.
Никто из них не сумел его к себе привязать. За это он ценит их еще больше.
Они исчезают, когда он закрывает глаза – и это его полностью устраивает.
Мир Питера Хейла начинается для него с самого себя.
Мир Криса Арджента начинается с тяги к упорядочиванию хаоса.
Он знает точно, и это знание в нем твердо и неколебимо: несмотря на кажущуюся яростную мощь анархии, сила – это всегда структура. Дом без фундамента рухнет, как карточный, клинок с плохим балансом не станет настоящим продолжением руки.
Сила – это всегда контроль. Контроль – это всегда поддержание равновесия.
Про Криса Арджента нельзя сказать, что он ненавидит чувствовать себя слабым. Крис Арджент просто не может себе позволить слабым быть.
Он прекрасно понимает принцип построения системы. Он знает, какое место отведено в этой системе ему. Это не вопрос подчинения, как и не вопрос снятия ответственности. Это – вопрос порядка. Вопрос субординации.
А еще – еще он всегда руководствуется одним принципом. Принцип этот: «хочешь мира – готовься к войне».
Им по двадцать семь, и между ними – стена противоречий.
Никто из них еще не убивал членов своей семьи, ни у одного, ни у другого не было причин усомниться в правильности выбранной отправной точки.
Им по двадцать семь – и у обоих в венах словно течет чистый спирт. Кажется, одной случайной искры хватит, чтобы зажечь пожар.
Питер Хейл сплевывает кровь вперемешку со слюной на пол, целясь как можно ближе к ботинкам Криса Арджента, и, кажется, это вполне сойдет за искру.
Питер Хейл прикован железными цепями к почерневшей от копоти решетке в подвале дома Арджентов, Питер кажется отстраненным, но все присутствующие в комнате знают – он на пределе. Совсем скоро его организм не сможет бороться с истощением. Скоро-скоро – он повиснет на своих тонких запястьях, раздирая кожу металлом наручников, скоро запрокинет голову, обнажая горло, он скоро попросит.
Питер Хейл совершенно не умеет терпеть.
Стоически сжимать челюсти, превозмогать боль, умирать, но не сдаваться – это, правда, совершенно не его стиль. Его оружие – слова, логика и интриги; умирать, но не сдаваться? Вы что, серьезно?
Питер охотно выдал бы сейчас охотнику все, что того интересует – ну или, скорее, - почти все, слив только ту информацию, которую выгодно слить, но есть одна маленькая проблема. Одна маленькая, но очень весомая, чтоб его, проблема.
Он понятия не имеет ни о местонахождении пропавших детишек, - или, что вероятнее, останков пропавших детишек, - ни о том, кто к этому может быть причастен.
На самом деле, редко выпадает такой случай, чтобы Питер не обладал ровным счетом никакой информацией о чем-то, что происходит в этом городе.
Этот случай – именно такой. И он мог бы объяснить Ардженту, что не меньше его желает найти похитителя, который – по досадной случайности, очевидно – обладает почти такими же следами, как оборотень, который пахнет почти так же, как они – настолько почти, что охотники, не обладающие их чутьем, не могут сходу разобраться, не оборотень ли он все же.
Он мог бы объяснить.
Но, во-первых, признавать собственную беспомощность он умеет еще меньше, чем терпеть, а во-вторых, Крис вряд ли ему поверит.
Так что ему остается только делать вид, что он собирается терпеть пытки столько, сколько сможет, надеяться на стаю, на Талию, черт ее подери, ждать, когда Арджент удостоверится, что он не знает ничего, и выкинет его, будто поломанную куклу.
Один вариант лучше другого.
Прекрасно, Питер, просто прекрасно.
Крис сидит перед ним на стуле, широко расставив ноги, обутые в ботинки армейского образца, упирается локтями в колени, заглядывает в лицо. Он ниже сейчас, намного ниже, но – может себе это позволить. Это Питера особенно бесит.
То, как Крис Арджент перехватывает контроль.
То, как он ведет его – почти неощутимо, так, словно желание подчиниться возникает где-то внутри.
То, какой он несгибаемый, бесконечно трезвый, не просто крепкий – твердый, как серебро.
Это бесит так, что хочется разбить ему лицо. Это терпимо.
Хуже – это бесит так, что хочется нарваться.
Крис просто смотрит. Долго. Спокойно. Кажется, он даже не моргает. Для многих это могло бы быть хуже китайской пытки каплей воды, но – только не для Питера.
Необходимость держать лицо, необходимость играть – одновременно держащая в реальности и не дающая забыться.
Крис встает, медленно подходит к Питеру, распятому на решетке, ведет пропитанным аконитом ножом по ребрам почти нежно – и загоняет клинок поглубже так же, будто бы скучающе.
Питер хрипит.
Ему не страшно – только очень-очень больно, мерзкая гнусная боль под ребрами, все-таки он правда совершенно не умеет терпеть, хотя изо всех сил пытается доказать обратное. Сыграть в независимого и гордого. Получается из рук вон плохо.
Когда ты оборотень, боль воспринимается по-другому. Боль – сигнал разума о том, что что-то не в порядке. Поэтому Питер почти не чувствует обычную боль от регенерации. Такая боль всего лишь буднично просит закрыть глаза и потерпеть пару секунд, это – словно неприятная процедура в больнице, словно скрежет когтей по стеклу – она злит, она требует себя переждать и – она восхитительно точна в своей конечности.
Обычная боль почти не беспокоит оборотней.
Боль от пропитанного аконитом ножа на этом фоне воспринимается как абсолютная. Тело привычно не чувствует ее пару секунд, а потом – потом наступает самое время для того, чтобы биться в агонии или стонать на одной ноте, потому что регенерация не наступает, боли нет положенного конца – и тело понимает: что-то не просто «не в порядке». Что-то чертовски не в порядке. Чему-то, кажется, наступил пиздец.
Питер гордится трезвостью своего мышления. Своей способностью рассуждать рационально в любых обстоятельствах.
Питер истощен, слаб, прикован к решетке – он понимает прекрасно, что боль пройдет, как только запустится регенерация. Он понимает это слишком хорошо. Понимание ослепительно, как ослепительны последние лучи солнца, ласкающие утопающего через несколько метров толщи воды.
Понимание ему ничего не дает.
Под пальцами – холодное, покрытое чем-то неприятным железо. Скользкое от его собственного пота.
Питер в прекрасной физической форме. Еще одно преимущество того, чтобы быть оборотнем – быть немножко красивее, сильнее, здоровее, чем остальные.
Питер обладает развитой мускулатурой; у него широкие красивые плечи, ровная спина, сильные руки с выпирающими косточками на запястьях.
Питеру впору пожалеть впервые в жизни о каждом грамме мышц, которыми одарила его оборотничья природа. Он чувствует себя тяжелым и неповоротливым, боль пульсирует под левым ребром, заставляя тело рефлекторно пытаться скрючиться, и – вся эта прекрасная, мать его, физическая форма тянет его к земле, заставляет повисать на запястьях, давить всем весом на равнодушный металл наручников.
Струйки крови противные: липкие и холодные, Питер чувствует, как кровь стекает по его рукам, срывается с локтей, затекает в подмышки, стягивает кожу. Крови слишком много: запястья регенерируют мгновенно, и мгновенно прорезаются наручниками снова, и это даже не больно – только раздражающе досадно и утомляет.
Питер собирается с силами. Поднимает подбородок. Смотрит на Криса – так же внимательно, как тот смотрел на него.
Все вопросы прозвучали до этого, и они не требуют более ответов.
Питер знает точно одно: когда не знаешь, что делать. Когда чувствуешь себя беспомощным. Когда задыхаешься от слабости. Всегда, слышишь, всегда. Всегда пытайся сделать так, чтобы кто-то задыхался сильнее, чем ты.
В этой ситуации он чувствует себя лисой, попавшей в капкан только затем, чтобы привлечь медведя.
Так правильнее, так не хочется сойти с ума от чертовой слабости.
Раз уж он подставился. Раз уж он дал себя поймать.
Нужно стать приманкой в этом капкане.
О да – он сделает так, чтобы Крис задыхался сильнее.
Питер старается расслабить лицо, он старается не хмурить брови, быть расслабленным и безмятежным.
Он разглядывает Криса. Будто бы даже с любопытством.
Он говорит:
-Скажи, ты правда считаешь, что твоя служба Кодексу подразумевает пытать меня в подвале, пока настоящий убийца, может быть, разделывает труп той чудной девочки с твоих фотографий?
Его голос почти не сбивается, хотя легкие начинает жечь от недостатка кислорода к концу. Питер заставляет себя на время забыть о боли. Заставляет себя держать лицо. Это – пробная попытка, и судя по тому, как Крис ласково, почти осторожно щекочет лезвием его шею, не отвечая, попытка провалилась.
Думай, Питер. Черт побери, думай.
Для того, чтобы выиграть, нужно понять. Для того, чтобы понять, ему нужно влезть в шкуру чертова Криса Арджента, гребаного охотника, помешанного на Кодексе, на равновесии, на контроле.
Лезвие дергается, оставляя широкую неаккуратную царапину, которую мигом заливает жидкая красная кровь – и Питер позволяет себе застонать, откидывая голову назад, давая себе несколько секунд передышки.
Он щурит глаза, заставляя мир вокруг расплываться.
Он пытается ощутить, каково это – быть Крисом Арджентом.
Питер почти отключается, когда Крис выворачивает нож, на сей раз оглаживая кадык самым кончиком.
Это возвращает к жизни. Это заставляет быть хладнокровным, заставляет думать.
Он – Крис Арджент.
Он легче и слабее. Он добирает бесконечным самоконтролем и тренировками то, что дано оборотню от природы – остроту нюха, скорость реакции, умение терпеть боль.
Питер чувствует, как сведен его рот. Чувствует его раздражение и досаду. Чувствует смутную глухую вымотанность – под слоями железобетонной выдержки.
Питер чувствует лезвие в его руке.
Когда Крис усмехается и хмурит брови, Питеру кажется, что он усмехается и хмурится вместе с ним.
Крис гладит его губы кончиком ножа, и Питер заставляет себя податься вперед, натолкнуться языком на равнодушное острие. Аконит жжет рот так, будто он рассек себе язык аккурат пополам, и Питер тоненько орет, испытывая странную смесь жуткой боли и ликования. Крис мгновенно одергивает лезвие – он не позволит Питеру испытать хоть на каплю больше боли, чем та, которую он самолично для него отмерил, и это вопрос контроля тоже. Но поздно – Питер чувствует, как рот густо наполняет кровь, мгновенно выводя из раны аконит, и позволяет себе осторожно ухмыльнуться, как только боль утихает – ухмыльнуться криво и нервно, искусственно, так, будто рот дико болит, серьезно пораненный.
Из угла рта тянется алая ниточка. Эффектно.
Если хочешь пытать меня – говорит в нем все – делай это на полную катушку. По-настоящему. Делай так, чтобы было больно, грязно, раняще; делай так, чтобы подчинять.
Проведи ножом, усиль нажим, загони металл глубже в податливую плоть. Рвани сильнее, почувствуй, как обостряется восприятие. Липкий пот, холодящий шею. Напряжение мышц. Вставшие дыбом волоски на загривке. Дай огню страсти разгореться в твоих глазах. Позволь себе поддаться этому, позволь себе отдаться моменту.
Делай это, и я смогу убедить тебя, что тебе это нравится. Делай, и рано или поздно вина за потерянный контроль сожрет тебя целиком.
Кажется, пришло время для второй попытки.
-Тебе ведь не нравится причинять боль, верно, Крис? - он смотрит исподлобья, надсадно кашляет, позволяя крови выходить из порезанного рта толчками, стекать по подбородку. - Ты как палач, который оправдывает свою работу необходимостью, отрубая головы раз за разом?
Крис хмурится и ничего не отвечает опять, только сдвигает лезвие вверх – поближе к глазам, и только теперь Питеру становится по-настоящему страшно, но уже поздно отступать.
-Ты не выходишь за рамки, - тянет он медленно, и улыбается, обнажая розовые зубы, - и тебе не нравится это настолько, насколько вообще может не нравиться, правда?
Он дергается – Крис царапает ему кожу под глазом, и отстраняется, кривя рот, будто придирчивый художник, недовольный своей работой. Кажется, он вообще его не слушает. Питер знает – только кажется.
-Идеальный исполнитель, - шепчет он ласково. Чтобы пройти этот путь до конца, ему нужно падать все глубже и глубже в кроличью нору. Кроличья нора больше похожа на какую-то гребаную прямую кишку, в которую он погружается. – «Делай, что должен, и будь, что будет», да? Поэтому вами командуют – решают, что же будет – женщины?
Крис качает головой внезапно, и Питер замирает, чтобы не спугнуть.
-Это вопрос стойкости системы, - отвечает он медленно. – Мы быстрее, сильнее, выносливее. Мы знаем, как делать наше дело. А женщины – мудрее и решительнее, и они знают, что делать.
Питеру не смешно ни на йоту, ни капельки. Нож холодит нижнее веко, и глаза у оборотней – сверхчувствительная часть лица, ему хочется обратиться, звериной части внутри него хочется взять контроль на себя, но Питер понимает – тогда он проиграет окончательно.
Он заставляет себя расхохотаться, и хохочет долго, со вкусом, так, что это выглядит слегка похоже на истерику.
-Ты можешь сколько угодно делать то, что должен, Крис, - выплевывает он жестко, отсмеявшись. – Ты можешь оправдывать себя тем, что подчиняешься, оправдывать все своими гребаными идеями о правильном порядке, о равновесии и системе, но будь же достаточно смелым, чтобы признать – тебе просто нравится причинять боль, чертов ублюдок!
Он переходит на крик, откусывает хриплым тяжелым дыханием одно слово от другого, его бока покрыты испариной и тяжело вздымаются, левое подреберье тянет противной болью.
-Вам всем нравится, - говорит он. – Всем охотникам, одержимым идеей спасения человечества. Вы просто упиваетесь собственной силой, ничего больше.
Ему холодно, он устал, он хочет спать, и, кажется, на секунду он проваливается в свой маленький спектакль, потому что, когда Крис со всей силы впечатывает его в решетку сапогом, пиная ногой в живот, его обжигает алым и он стонет вполне искренне:
-Ну давай же, признай это, трус!
На него обрушивается тяжесть чужого тела, и он чувствует, как прерывисто дыхание в миллиметре от его лица, как щурятся в холодной ярости глаза, как стискивается ладонь на шее, нещадно вдавливая кадык. А потом понимает, что его вторая попытка тоже завершилась неудачей, когда Крис вдруг раздувает ноздри – и медленно, увесисто опускает кулак на решетку рядом с его головой. Почти наваливается сверху – и теперь совсем не кажется меньше или слабее. Выплевывает ему в лицо:
-Знаешь, ты прав. Мне действительно безумно нравится причинять боль таким ублюдкам, как ты.
Он отходит, усаживается обратно на стул.
Подкидывает нож на руке, будто примеряясь к его весу.
Говорит:
-Иногда делать, что должен, чертовски приятно.
Питеру застилает глаза кровавая судорога, когда нож легко входит в его бедро, рассекая плоть, словно теплое масло.
Он заставляет себя дышать – сквозь зубы, рвано втягивая воздух. Он заставляет себя концентрироваться, пытается найти точку, которая удержит его в реальности.
Он не пристегнут к решетке. Он – это пульсирующая серебряная капля где-то глубоко в сознании Криса Арджента. Его персональное слабое место, его узелок на память, его отправная координата.
Он должен стать этой точкой. Осознать ее. Он понимает: только так у него получится пошатнуть контроль Криса над системой, закоротить его.
Телу хочется сдаться, хочется перестать бороться, хочется просто дождаться конца.
Питер командует себе не отключаться.
В конце концов, Крис верит в собственный контроль – а Питер верит в собственную силу. Он не должен быть слабым. Его отправная точка – он сам.
Питер облизывает губы. Прислоняется к решетке медленно, щадя травмированное ребро. Облокачивается на нее, подставляет взгляду Криса горло, обвивает пальцами металлические прутья почти нежно.
А потом он ловит краем глаза взгляд Криса, и понимает – есть.
Крис уверен в том, что он делает, и в том, как он это делает, но, в конце концов, его действия – это еще не он сам.
Они основываются на его сути, потому как Крис имеет непробиваемую структуру во всем – и все свои поступки он совершает, все методы использует только потому, что позволяет себе это.
Он боится решать сам, не позволяет себе чувствовать и поддаваться этим чувствам. Для того, чтобы вытряхнуть его из этой шкуры, надо будет очень постараться быть искренним самому.
-Делай, что хочешь, - устало говорит Питер, а потом повторяет, чуть меняя интонацию, добавляя в нее самую капельку искушения – и еще чего-то: от желания сорваться. От необходимости продолжать. Чего-то, что обжигает не хуже пламени ада. – Что хочешь. Крис.
Ты не боишься подчиняться и причинять боль, ты не переживаешь за тот план, который приводишь в исполнение, не сомневаешься, что здесь ты нужен больше, чем в отряде, занимающемся поиском детишек. Но ты, кажется, чертовски боишься себя самого.
Питер с трудом подавляет желание усмехнуться. Прикусывает губы, прикрывает глаза, раскрывает грудную клетку. Хватит одного удара, чтобы все это закончить.
Хватит пары предложений.
-Ну же, давай же, ударь меня. Будет ли это справедливо? Будет ли справедливо тратить свое время на меня, когда дети умирают? Справедливо ли то, что тебе нравится делать мне больно? – Питер пытается наклониться вперед, чуть ближе к Крису, но решетка сдерживает его, и он просто повисает на ней, вывернув плечи, чувствуя, как натянуты до предела жилы. Он спрашивает интимно, понижая голос до шепота – и шепот осязаемо повисает в полумраке помещения:
-Справедливо ли то, что ты, мать твою, совершенно не можешь это контролировать?
Крис снова нависает над ним – и ему двадцать семь, он горячится, выплевывает в лицо холодным и спокойным тоном:
-И что ты можешь знать о справедливости?
Питер сглатывает. Чувствует, как темнеют его глаза. Видит, что у Криса темнеют тоже. Проводит языком по кровоточащему рту – и выдыхает ему в губы:
-Я ебал в рот твою справедливость, Крис.
А затем заглушает рычание, вцепляясь в чужие губы укусом – пальцы Криса сжимаются стальной хваткой на его предплечьях, затылком он ударяется о металл решетки так, что перед глазами темнеет, но это неважно – еще малая толика боли в этом океане. Важно то, что Крис – наконец-то – держит его. А он – держит Криса не хуже.
Крис освобождает одну его ногу от оков, и Питер рефлекторно пытается пнуть его в беззащитный живот, но Крис ловит колено в полете, вклинивается собой между разведенных бедер, тут же вгрызается в шею, неожиданно хорошо, чертовски приятно и влажно проводит широким языком по ключице.
У Питера вырывается короткий гортанный выдох, который он старается перевести в шипение, но получается плохо, а Крис явно воспринимает это, как сигнал к окончанию прелюдии.
Нежности тут явно не место – не грубые, но жесткие, аккуратные пальцы приспускают на Питере брюки, и он чувствует себя неожиданно заведенным – от всего сразу, от боли, которой все еще отдаются раны, от чувства пойманности, распятости, невозможности двигаться, от того, что все происходит так резко и так сразу, от ощущения с треском рушащихся границ – система складывается вовнутрь, и, кажется, под ней их и похоронят - от того, как горит воздух между ними.
Он понимает, что ему нравится, но еще не понимает, насколько.
Хочется дальше, хочется больше, хочется преодолевать пределы… Хочется продолжать.
Крис сосредоточен, и Питера скручивает вдоль всего хребта судорогой, когда пальцы сжимают головку члена через крайнюю плоть, но глаза цвета линялой джинсы пригвождают его к месту, держат, не дают шевелиться – не хуже, чем железная решетка за спиной.
Крис сосредоточен. Но по тому, как он судорожно двигает рукой, по тому, как он хрипло дышит, как закусывает губы, словно хочет прокусить насквозь, Питер понимает - нет. Никакого контроля, кроме первобытного желания подчинить. Крис настолько сейчас хочет контролировать ситуацию, контролировать его, Питера, что забывает контролировать сам себя.
И дальше все случается быстро, так быстро, как только может, когда вам по двадцать семь и вы оба горите в огне. Для ласки вам, у которых времени еще полно, совершенно не хватает времени. Она и неуместна здесь - уместней боль, уже не беспокоящая почти, начисто сметенная возбуждением, уместней паника отсутствия мыслей в голове - вернее, запрета на мысли.
Не думать ни о чем.
Действовать на инстинктах.
Питер давит лодыжкой на спину Криса, стоять на одной ноге неудобно чертовски, и он повисает, полураспятый между горячим телом и холодным металлом, они не целуются - грызутся, Крис притискивает свой член к его, и это так прекрасно-правильно, что хочется выть.
Разумеется, телефонный звонок застает их в самое неудобное для этого время.
Арджент отталкивается от решетки на одной руке, оглядывает Питера мутным взглядом, тянется еле уловимо ртом ко рту; но вбитые привычки работают безотказно - он берет трубку, выдыхая хриплое: "да", а затем замолкает надолго, видимо, получая актуальные инструкции. Питер выдыхает, закрывая глаза, позволяя себе откинуться на решетку, и не открывает их, пока Крис не щелкает металлом браслетов, отстегивая наручники от его запястий.
Ему даже не нужно слышать следующую реплику; слова избыточны и лишни. Что будет происходить дальше, Питеру ясно, как божий день.
Вернуться в мир логики и разума оказывается не так просто, как и подавить нарастающее раздражение; зверь внутри измучен, и теперь, когда над ним не висит дамокловым мечом осязаемый страх, удержать его в рамках оказывается в три раза сложнее. А Питер, что и говорить, не славился терпением никогда.
-Планы изменились, - буркает Крис, ему явно некомфортно, но он привык отключать эмоции, когда в дело вступает долг.
Питер еле слышно рычит, а затем его шеи касается тонкая игла, и все краски мира вокруг выцветают.
-Выкину тебя на обочине, - информирует Крис отстраненно, и это последнее, что Питер слышит перед тем, как провалиться во тьму.
Ни один из них не выиграл - и это, пожалуй, плюс.
Минус - в том, что оба они проиграли.
Когда тебе под сорок – мир словно замедляет движение.
Приходит опыт, но с опытом приходит и усталость, а усталость приглушает чувства, притупляет нюх и чутье. Ты все еще веришь в свой эгоцентризм – или свою систему, – но эта вера словно выцветает, притупляется. Она все еще единственно правильная – для тебя, и всегда будет для тебя единственно правильной – но уже не безвариантная.
Питеру тридцать восемь, большая часть его чертовой семьи сгорела в чертовом пожаре, и теперь он - Божечки, спасибо - избавлен от необходимости соперничать с собственной сестрой, он вообще избавлен от многого.
Смерть - своя и чужая - обнуляет все счета. Оставляет тебя голым перед лицом неизвестности, очищенным - хотя это неуместное слово. Она оставляет тебя таким, словно с тебя ножом соскоблили кожу.
Смерть лишь в очередной раз доказывает: самое важное - ты сам.
Семья, сгорающая в пожаре. Месть, обагряющая твои когти алой кровью из разодранной нежной шеи. Странное, полузабытое слово "стая", дети с их смешными проблемами, деньги, связи, старые и давно позабытые раны. Все это - лишь зеркала, бесконечное количество раз отражающие только блеск твоих глаз.
Питер устало смыкает веки, и зеркальные коридоры рассыпаются перед его внутренним взором.
В конечном счете, остаешься лишь ты. Твой разум - единственное пристанище, в котором ты заперт, корчащийся в агонии. Твоя власть - которой ты лишаешься, спасибо все тем же зеркальным лабиринтам. Все эти извилистые, сложные пути, которые проходишь раз за разом, то ли убегая от себя самого, то ли догоняя. Все они, в конечном счете, ведут лишь к одному.
К силе.
Той силе, которая принадлежит тебе по праву.
Той, которую хочешь отчаянно уже много лет - так холодно, так расчетливо, так никому-не-демонстрируя, что об этом знает только твоя сестра, сестра с красными глазами и полной трансформацией, Талия, которая всегда умела чувствовать, что ей завидуют - но где она теперь?
Питер все равно остается единственным в игре в конечном счете.
Всегда.
Этому помогает одно простое обстоятельство - Питер умеет ждать.
Ждать, пока кровавое безумие застилает его разум, пока на мертвую грудь давят полугнилые доски пола, пока приходится прятаться в канализации, вступать в сделки с теми, кто сжег заживо всю его семью.
Еще он умеет выбирать союзников из числа самых неожиданных - Кейт, например, ей смерть идет не меньше, чем ему самому, а старые долги, как известно, стираются, когда должника убиваешь.
Все это - невероятно полезные качества.
Впрочем, Крису Ардженту они присущи не меньше, чем Питеру Хейлу.
Ждать и выбирать неожиданных союзников - чуть ли не первое, чему учат молодых охотников, после того, как те выбрались из своих первых пут.
Первое - вопрос субординации. Второе - вопрос смекалки.
Того, из чего Крис состоит чуть менее, чем целиком.
Крису Ардженту тридцать восемь, он потерян настолько, как не был никогда ранее - но правда жизни состоит в том, что с этим его тоже учили справляться.
Ожидание. Неожиданные союзники.
Цель, план, действие.
Самое важное, конечно же, цель.
Проблема заключается в том, что раньше цель всегда была понятна без особенных размышлений. Нет, у Криса были невероятно широкие полномочия практически с самого начала его работы охотником - так он был более эффективен, это было очевидно с первого взгляда, а женщины-Ардженты никогда не пренебрегали очевидными вещами. Но. Но полномочия его распростанялись в основном на выбор средств. В определении направления движения он всегда руководствовался лишь необходимостью соблюдения Кодекса, поддержанием порядка на своей территории и интересами своего клана, разумеется.
Крису Ардженту тридцать восемь, и у него больше нет клана, про порядок на его территории и говорить смешно, а Кодекс, вбитый под кожу намертво, кажется лишь строчками, лишенными всякого смысла, затейливой татуировкой, отпечатанной на хребте, буквами, не складывающимися в слова, словами с давно забытым переводом.
Крис Арджент чувствует себя потерянным.
Самую малость - опустошенным.
Лишенным смысла, как воткнутый в землю на перепутье охотничий нож.
Любой бы сейчас сказал, что ему нужно двигаться дальше, вперед, оставить прошлое - но, позвольте, вперед? Оставить прошлое? Крис мог быть кем угодно, но он никогда не боялся смотреть назад.
Ставить точки - еще одно важное умение охотника.
Вовремя не завершенное дело может грозить успеху всех дальнейших операций.
А Крис был мастером в расставлении точек.
Он всегда завершал все свои дела.
Ну и, в конце концов, семейный долг - это уже его личное дело, верно?
Кейт была его собственным долгом. Его личным делом.
Кейт, в конце концов, была его сестрой.
И Крис очень хотел бы пообщаться с ней... По-братски.
Питер Хейл сидит на диване Арджентов, в гостиной Арджентов и в доме Арджентов и пьет ледяной апельсиновый сок. Он совершенно расслаблен; кажется, что приветливая улыбка затаилась где-то в углах его губ.
Он наконец-то чувствует себя на своей территории - ментально, разумеется, не физически. Он руководит ситуацией и знает, какую выгоду может от нее получить.
Физически же территория не своя настолько, что он еле подавляет в себе желание закинуть ногу на ногу и скрестить руки на груди.
Не то, чтобы ему казалось, что всего Арджентовского здесь слишком много - в конце концов, это их логово, - просто воспоминаниям о их чудесном подвале почему-то никак не выветриться у него из головы.
Впрочем, после подвала прошло десять лет. Воспоминания о камере в психиатрической клинике не могут похвастаться такой выдержкой.
Именно поэтому Питер сидит здесь, на диване Арджентов, в гостиной Арджентов и-так-далее.
Виновник торжества, Крис Арджент, стоит напротив, упираясь бедром в стол, в его стакане бренди, а позу никак нельзя назвать совершенно расслабленной - нет нужды притворяться, Питер все равно по запаху определит его напряжение.
Рассматривает его внимательно - и Питер столь же долго смотрит в ответ.
-Что ты хочешь? - наконец разрывая тишину, спрашивает Крис глухо. По правде говоря, торги никогда не были его сильной стороной. Он был лучшим в том, что касалось стрельбы, ножей, боевых искусств; он был лучшим в планах захвата, но никак не в дипломатии.
Однако жизнь складывалась таким образом, что ему многому пришлось научиться.
Питер не отвечает некоторое время - а затем медленно, сладко ухмыляется.
-А что я могу хотеть? - смеется он. - По правде говоря, мне куда интереснее послушать, что ты можешь мне предложить.
Крис чуть заметно стискивает челюсти. Сжимает в ладони стекло излишне плотно. Он тренирован, расслаблен и чертовски хорошо умеет контролировать ситуацию. Это - работа на публику, ему нужен переход к роли плохого копа, ему нужно эмоциональное обоснование своих действий, и - Крис мало знает о том, что может убедить Питера сдаться и рассказать ему все о Кейт. Но он видел Питера тогда, десять лет назад, и это знание - единственное, на чем он может сыграть сейчас.
Питер, со всем своим прекрасным, великолепным умением ждать, терпеть не умеет совершенно.
Крису тогда действительно нравилось причинять боль. Теперь – не нравится.
Но это, в сущности, неважно. Не всегда делаешь то, что нравится, ведь так?
Крис не знает Питера совершенно.
Но он помнит тот вечер, вынудивший его отпустить контроль, те слова, которые говорил ему Питер - вполне очевидно стараясь вывести из себя - и до досадного быстро преуспевая в этом. Питер тогда устанавливал собственные правила, и это было досадно, неправильно, слишком в точку и слишком по-больному, это хотелось прекратить.
Но, устанавливая собственные правила, Питер дал возможность разучить их ему, Крису.
И Крис не собирался просто так о них забывать.
В конце концов, необходимо понять систему, прежде чем перестроить ее под себя.
-Мне кажется, второго шанса тебе уже вполне достаточно.
Слова лишние, тусклые, лишенные смысла. То, что они оба говорят сейчас - лишь разминка, прелюдия к большой игре.
О, как им повезло, что они оба ненавидят прелюдии.
-Позволь, я покажу тебе, - Питер улыбается, подходя ближе по-звериному плавно, Крис не боится, Крис мог бы убить его тридцатью разными способами, не вставая с края стола.
На шею Крису ложится тяжелая, жесткая ладонь, и Криса невольно опаляет жаром чужой кожи.
Неуютно, неудобно, хочется скинуть мешающую конечность.
Кристофер заставляет себя расслабиться усилием воли.
Стертым из памяти моментам, о которых он не хотел вспоминать, больше десяти лет. Но с того времени не меняется ничего - Питер все так же пытается выбить ему почву из-под ног.
А нет ничего проще, чем сделать это, перенеся его сознание туда, где он не будет ничего контролировать.
По счастью, за эти десять лет Крис превосходно научился расслабляться. Если бы он был так помешан на контроле, как и тогда, вряд ли бы он пережил смерть членов семьи. Впрочем, Питеру незачем об этом знать - и Арджент хватается за его запястье вполне панически, вполне искренне, чтобы они оба в это поверили.
На загривке смыкаются острые когти, и Криса простреливает словно разрядом тока вдоль всего позвоночника, тело выгибает дугой.
А затем мир вокруг меркнет, и другая реальность выливается на голову ведром ледяной воды, затопляя сознание со скоростью цунами.
Они оказываются в каких-то катакомбах, точнее Крис сказать не может - все вокруг плывет, оставляя лишь всполохи голубого и алого на сетчатке. Сознание выхватывает реальность лишь фрагментарно; окружающая действительность словно слеплена из множества частиц, двоящихся в глазах, мешающих мыслить трезво. Из осколков, - понимает Крис Арджент.
Все вокруг - какое-то долбаное королевство кривых зеркал.
-Что это за место? - шепчет Крис через силу, хотя ему хочется задать совсем другой вопрос.
-О, - Питер склоняется ближе, участливо заглядывает в глаза. - Его нет в реальности. Это место - только мое. А теперь - смотри!
Чужие пальцы впиваются в подбородок, выворачивая голову навстречу коридору из зеркал.
Довольно забавно, что в каждом из них - Питер сам. Крис бы посмеялся над этим детским эгоцентризмом, если бы мог смеяться.
В шее неприятно ноет; его тошнит, хочется закрыть глаза, хочется вернуть себе ориентацию в пространстве - это похоже на морскую болезнь в условиях невесомости, но. Его. Учили. С этим. Справляться.
Он бы не прожил так долго, если бы не умел оставаться в трезвом сознании в самых неприятных ситуациях.
Например, наблюдая за тем, как Питер Хейл неотрывно следит за ним ярко-голубым взглядом, зубами вырывая кусок нежной девичей шеи - той самой девочки, которую они искали десять лет назад.
Колени подкашиваются, хочется кричать.
-Что-то упустил, охотник? - мурлыкает на ухо еще один Питер Хейл, и Крис перестает понимать, какой из них настоящий.
Нет.
Такого не может быть.
Они нашли убийцу тогда - детей похищал вендиго, это был чертов вендиго, его вины в том, что он не додавил Хейла, пошел у него на поводу, нет, он прекрасен в пытках, он знает все о боли тела, об оборотничей природе, нет...
Крис знает все о боли тела.
Питер - многое - о боли разума.
В конце концов, он ведь сам прошел через это.
Девочка в его руках вскрикивает особенно высоко и тонко - и меняет черты лица, как еще один перевертыш. И становится Эллисон.
Это больно.
К такому нельзя быть готовым, даже если пережил это уже однажды. Крис сцепляет зубы, чтобы не заорать.
Крису не хватает здесь опоры, не хватает точки отсчета. Смешно, но лучше бы Питер его параллельно пытал. Ощущение тела возвращает в реальный мир, боль всегда конечна, он умеет абстрагироваться от боли превосходно - так же, как и концентрироваться на ней.
Сейчас концентрации критически не хватает.
Ему просто необходимо заземлиться, необходимо выстроить логическую цепь событий, необходимо прийти в себя.
Он тянется вслепую туда, где должна быть стена - влажная, покрытая каплями, шершавая и не особенно приятная на ощупь, так необходимая сейчас опора. Но пальцы лишь натыкаются на пустоту - И Крис проваливается в еще одно отражение.
Из дальнего угла коридора на него смотрит оборотень в обращенной форме.
Крис фыркает; на что Питер надеется? Вот уж оборотней Крис никогда не боялся...
Но тут он понимает - Питер не пытается заставить его бояться.
Питер демонстрирует ему себя.
То, каким он себя ощущает, то, каким он был - и то, что у него отняли.
Вот оно.
Крис понимает - вот.
Предмет торга, краеугольный камень существования Хейла, самая заветная мечта.
Слабое место, идеально подходящее для удара.
Оборотень подходит к нему, останавливая клыки в миллиметре от его лица, но Криса совершенно не смущает его влажное голодное дыхание на своей коже.
И когда монстр превращается в Питера Хейла, запечатлевающего целомудренный поцелуй у его губ, Крис внутренне ликует, резко откидываясь назад, втягивая воздух через сжатые судорожно зубы.
Речь всегда - о нем самом. О Питере. О власти и силе.
Нет ничего проще, ничего наивнее, ничего глубинней.
Нашел.
-Просыпайся!
Крис приходит в себя на столе в собственной гостиной, с Питером Хейлом, уютно устроившимся между его разведенных бедер.
В жесте нет ничего интимного, Питеру просто удобнее было так его направлять, но они оба и не думают отстраняться - немного неловкости никогда не мешало в битве за контроль.
Питер немного отклоняется назад, прогибаясь в пояснице.
Крис заставляет себя опустить веки. Позволяет ресницам задрожать. Пускает немного скованности в расправленные плечи.
Это не должно выглядеть нереалистично, иначе Питер ему не поверит, и он берет себя в руки через долю мгновения. Смотрит очень отстраненно и спокойно, расслабляется под чужим взглядом.
-Надеюсь, ты хорошо понимаешь, что я могу сделать с тобой за этот спектакль, - в голосе нет угрозы, он просто желает убедиться, что они оба в трезвом рассудке.
-Отлично понимаю, - улыбается в ответ Хейл и кривится немного неловко, - такое, знаешь ли, трудно забыть.
Крис склоняет голову набок, пожимает плечами. Ему не нужно это комментировать, реплика брошена на пробу, и он, если не хочет испортить всю игру, не должен поддаваться сразу и явно. Питер Хейл не настолько наивен, чтобы верить, что вина за потерянный контроль мучает его так сильно спустя столько лет, что он потеряет его снова из-за одной фразы, даже смешанной с увлекательным путешествием вглубь кроличьей норы подсознания Хейла.
Нет.
Крис молчит, и Питер вынужден продолжать:
-То, что ты видел, было предметом сделки с Кейт. - Он демонстрирует острые клыки будто бы невзначай. - Сила. Власть. Возможности. То, что всегда было мне нужнее всего. И то, чего вы меня лишили. Как ты думаешь, удовлетворит ли меня после этого твой "второй шанс"? - изображает кавычки пальцами.
-Я не могу предложить тебе то, о чем вы договаривались с Кейт, - отрезает Кристофер.
Пожалуй, слишком поспешно. Питер бросает на него быстрый взгляд, и Крису ничего не остается, кроме как продолжать гнуть свою линию:
-Я не могу обеспечивать тебя информацией, доступной Арджентам, это противоречит Кодексу.
У Питера загораются глаза. А теперь главное - не дать ему обдумывать эту мысль слишком долго.
Сделать так, чтобы он заглотил наживку как можно быстрее.
Крис перебивает уже готовящегося что-то произнести Питера, закрывает ему рот ладонью - губы под пальцами шершавые, это чувствуется слишком отчетливо-остро.
Отчеканивает - тихо и опасно, наконец-то позволяя сдерживаемой ярости выплеснуться наружу, подогревая ее в себе:
-Ты, вероятно, забыл, какое большое количество базовых потребностей можно сделать привилегией и предметом торга, Питер.
И приставляет нож, спрятанный в рукаве, ему к горлу.
Питер усмехается, и его усмешка не менее острая, чем нож в руках Криса.
Он мог бы обратиться, мог бы ввязаться в драку, мог бы, пожалуй, даже убить Арджента.
Но у них обоих другие цели сейчас.
Поэтому он подставляется под нож, и Крис, как завороженный, смотрит на рубиновые капли на острие. Это даже не надо симулировать. Агрессия и секс - две самые главные движущие силы в человеке, и он не мог бы отделить одно от другого, даже если бы очень сильно захотел.
Питер Хейл хочет, чтобы Крис потерял голову, чтобы стал слабым, он хочет, как всегда, одного - власти, пускай даже для этого придется подставляться.
А Крис Арджент готов обеспечить его иллюзией этой власти.
Он хватает его за горло, отбрасывая клинок в сторону, и - ни один из них не смог бы с точностью сказать, чьи губы находят чьи первыми.
Им давно не по двадцать семь.
Но через десять лет ронять Питера Хейла лопатками в ворс дорогого ковра, не слушая полузадушенное: "мы о чем-то... не договорили... десять лет назад, помнишь?", - оказывается словно бы в десять раз веселее.
И пусть Питер думает, что не поменялось ничего.
Это - как минимум первое, что поменялось.
Комната кружится и смазывается по периметру. Чужие пальцы нагло и бесцеремонно разбираются с ширинкой; Крис Арджент дьявольски зол, его холодная злость кипела в нем десять лет подряд, не находя выхода, и пусть даже он думает, что таким образом восстанавливает утраченный контроль - Питер Хейл знает точно. Так он его теряет. Теряет с каждым рваным выдохом, с каждым хриплым стоном, с каждым глотком чужой крови, слизанной с разбитых губ.
И это так чудесно, что возбуждает еще сильнее.
Питер Хейл запрокидывает голову, закрывая глаза. Пальцы путаются в чужих волосах.
Крис двигается ниже, проходясь языком вдоль мгновенно регенерировавшего горла, кусает в плечо, мгновенно зализывая укус. Питер обхватывает ногами его бедра, открываясь навстречу.
Он расскажет ему про Кейт все, что знает.
Разумеется, Крис будет ее искать.
И, разумеется, найдет.
Пускай ищет, пускай думает, что все правильно, что он контролирует ситацию, что он идет вперед.
Кейт больше не нужна ему.
Питер улыбается тонко, одними уголками губ.
Почти незаметно.
Кейт - расходный материал, зато как удачно через нее удалось подобраться к ее брату.
К Крису Ардженту.
К долбаному Крису, который трахает его, вжимая в жесткий ворс ковра, который сносит к чертям ему башню, и - у которого - так - сладко - сносит мозги - от него самого.
К Крису, рядом с которым его сила внутри поет.
Он даст ему новые цели. Он направит его по нужному следу. Он беспрекословно отдаст ему контроль.
И Крис принесет ему его власть в зубах.
Удержаться от глухого смешка чертовски, чертовски сложно - и Питер не сдерживается, фыркает Крису на ухо мягко, щекочет мочку дыханием, проводит носом по чувствительной кромке.
Крис глухо рычит и смыкает зубы у Питера на горле.
Определенно, оба они друг друга стоят.
@темы: Фик, Питер Хейл, Крис Арджент, Реверс 2014-2015, Миди, NC-17, Рисунок, R, Слэш
-
-
05.03.2015 в 11:45Банши без башни., фальшивая нежность, гайз, я вас так люблююю, вы просто додали ВСЕГО
Текст съедобный настолько,что хочется сожрать аффтора
дросмотреть. смотреть, смотретьВ общем, команда, я надеюсь,что мы таки еще упоремся вместе и выдадим что-то не менее прекрасное)
Баньши, спасибо,что взяла заявку
Нежность, спасибо,что присоединилась к нам
-
-
05.03.2015 в 12:09не пощадили Питера. Вытащили на свет всего его и вывернули на изнанку так беспощадно точно, как на хирургическом столе.
между ними даже не любовь-ненависть, а борьба двух сил, и какая какую пережмет. Питер уверен, что его сила-хаос, Крис...а Крис наверное и не думает об этом, но Питер еще не раз удивиться.
Отточенный текст, шикарное видео и оформление.
команда - респект и
-
-
05.03.2015 в 12:49Ребята, я вас обожаю!!! Я всегда была дедлайнером. А когда по результату ты получаешь вот это, то какая к черту разница в какие сроки?! Вы богичны! Начиная от арта, на котором я зависла, когда его принесли в последний момент, заканчивая этим охренительным текстом, который проходится по нервам опасной бритвой.
Я хочу гореть с вами вечно во славу вот такого Питофера и такой команды!!!
Спасибо, что приютили и позволили при коснуться к прекрасному!!
и я определенно за дальнейшее команде он сотрудничество как по Питоферу, так и по Ститеру.)
-
-
05.03.2015 в 13:05-
-
05.03.2015 в 13:10фальшивая нежность,
-
-
05.03.2015 в 13:11фальшивая нежность,
-
-
05.03.2015 в 13:15Дерек Хейл, arrr спасибо
ну и держи, я тоже пол утра с пакетиком между пробежками по потолку
-
-
05.03.2015 в 13:23-
-
05.03.2015 в 15:35Текст сложный, структурный. Спасибо автору за труд.
Команда сделала свое дело, добро!
небольшое замечание
ПС Приятно, когда в мире рождается еще один ПитероКрис, чертовски приятно.
-
-
05.03.2015 в 18:38фальшивая нежность, крутой трейлер получился
MeduZZa13, обалденное оформление
Моя в восхищении от всей команды
-
-
05.03.2015 в 21:25-
-
05.03.2015 в 21:34Bee4, спасибо за такой отзыв, я очень рада, что удалось залезть в нутро к героям, Питер уверен, что его сила-хаос, Крис...а Крис наверное и не думает об этом, но Питер еще не раз удивиться. - и за это спасибо тоже. Значит, удалось то, что хотелось)
Дерек Хейл,
B.A.Stiles, вам спасибо! блошка - да, что-то я пропустила, вы правы)
reda_79, благодарю за отзыв
-
-
07.03.2015 в 17:35Банши без башни., спасибо за фик!
MeduZZa13 замечательное визуальное наполнение)
-
-
07.03.2015 в 20:04-
-
07.03.2015 в 20:53reda_79, мерси! очень приятно, что зашло.
Банши без башни., носить автора на ручка. спасибо, за это настроение, этих героев. ну я уже поорала как ты прекрасна. :squueze:
Восьмая дочь, оо да. песня шикарная. рада, что тоже прониклись ее
-
-
09.03.2015 в 13:40-
-
13.03.2015 в 09:40Банши без башни., спасибо за просто офигенный текст!
честно говоря, вы немного отпугеули меня шапкой, хотя после прочтения я понимаю как и чему она соответствует и уже не смущает)
Очень понравилась у вас цельность персонажей и структура истории. И да, ваш стиль, баланс эмоционального и интелектуального
и безумно зацепило в отшении Криса и в отношении пейринга про "упорядочивать хаос". В Питере - зеркала и "не умеет терпеть".
Автор, я в восторге!
-
-
27.03.2015 в 15:40-
-
30.03.2015 в 14:16Текст, потрясающе выстроенный. От начала до конца безупречный, но при этом живой. И Крис и Питер ярчайшие, живые, и с таких сторон открылись, что смотрю как в пропасти, и не могу не верить. Спасибо, Банши без башни., это было ярко, необычно, и сильно. Респект.
Еще пока читал у меня как у райтера в голове открылась какая-то новая грань восприятия - содержания и формы. За что отдельное могучее спасибо.
Спасибо, фальшивая нежность, за такую историю в клипе, MeduZZa13 за оформление (надеюсь, ничего и никого не перепутал) и всем-всем, отличная работа
-
-
30.03.2015 в 15:34-
-
31.03.2015 в 03:59