fuck it
Заявка №14
Название: Осколки кварца
Артер: Drakon
Автор: deputy do me (билли крэш)
Бета: Amarillis_Beladonna
Арт-беты: Vumera, самая быстрая улиточка
Персонажи/Пейринги: Талия Хейл/Мелисса Маккол, Талия Хейл|Питер Хейл, Кайл Маккол, Скотт Маккол
Жанр: драма, horror, романс
Категория: фем
Рейтинг: R
Размер: ~15000 слов
Саммари: Мелиссе семнадцать, когда ее обращают; или история о том, как все начиналось
Ссылка на архив с артом: здесь
Ссылка на текст здесь
Предупреждения: графичные убийства
От автора-1: агента Маккола в этом тексте зовут Кайл, потому что текст начинал писаться до официального подтверждения его имени; таймлайны немного сдвинуты и изменены, так как Питер здесь только на год младше Талии
От автора-2: я искренне приношу свои извинения за задержку дедлайна организатору, артеру и читателям ) все арты кликабельны
- Доброе утро, - улыбается Талия, когда он спускается к завтраку. Питер ненавидит эту ее улыбку - растянутая между уголками губ фальшь, вечное “я-лучше-чем-ты” с изнанки. Я-лучше-чем-ты темной ночью, когда они гонятся за оленями, частично обратившись, и он в темноте успевает заметить только ее когти под мягким пушистым подбородком, вспарывающие до крови бьющееся в испуге мощное тело. Я-лучше-чем-ты в классе, двумя красными росчерками, которые есть на ее, но нет на его очередном эссе на вольную тему рядом с насмешливой “A” (ты пишешь слишком мрачно, оправдывается учитель, припечатанный к месту его тяжелым, злым взглядом; слишком отстранено, у твоей сестры зато есть сердце). Лучше в спорте, лучше дома, лучше с матерью, лучше с инстинктами.
Доброе утро, говорит Талия, и Питера тянет выблеваться в тарелку от скопившейся в ее голове лжи; братья и сестры всегда не ладят, но в их семье это было доведено дальше любого возможного предела. Нужно быть не просто хорошим, говорит отец, хмуря устало лицо, а Талия перебивает его мягко - не продолжай, я знаю, и Питер представляет себе ее распятой на ведьминском кресте, выкручивает ей запястья, метит кожу раскаленным железом. А отец кивает, отец ставит в рамочки ее дипломы и грамоты, приходит на ее матчи, сверкает в темноте красными глазами, поднимая с земли тушу аккуратно убитого оленя.
Питер стоит в тени деревьев, втягивая клыки обратно, обессиленно перебирает когтями, в очередной раз не соответствуя, и это лишь делает его злее.
Питер говорит:
- Доброе утро, - спускаясь к завтраку.
Питер говорит, смакуя удовольствие:
- Я тоже знаю.
- Что знаешь, братец? - смеется Талия, холодно, тихо, трескуче. Ей шестнадцать, но глаза у нее - тридцатилетки, повидавшей больше, чем ему когда-либо удастся. Мертвые, спокойные глаза - Питер так не умеет, слишком много ярости роится под кожей, мешает жить, мешает спать.
Нормальные подростки думают о порнозвездах, о пакостях, которые они устроят донимавшим их учителям.
Питер, закрывая глаза, видит только, как умирает его сестра. Мать говорит, это подростковое. Мать говорит - у тебя целая вечность, чтобы перерасти это, и отправляет его на охоту.
- Знаю, - отвечает он, коротко моргнув. Талия, из кроваво-мертвой, снова становится живой, надменной, докучливой.
Они играют в эту игру с тех пор, как Питеру стукнуло три, и он стал обращаться раньше сестренки. Мучительнее, больнее; в три года сложно принять, что при виде луны из твоих ногтей прорезаются острые когти, что слышно за милю, как где-то кого-то избивают, что хочется больше не играть, а загонять до смерти все, что окажется медлительнее.
Отец оставался с ним каждую ночь. Мама вязала ему шапку с прорезями для остроконечных ушек. Смотрите, говорили они умиленно, когда в гости приезжали дружественные стаи. Питер уже может. Не знаем, в кого он такой талантливый.
Талия смотрела за ними, тихо уткнувшись в дверь носом и плакала, плакала, плакала.
Она думала, что она хуже. Поэтому ее не любили.
- Знаешь-знаешь, - отвечает сдержанно Талия; на лице у нее - несмываемое ехидство, - на завтрак - два яйца с беконом. Уж это и ты можешь унюхать.
- Другое знаю, - с досадой дернув губами отзывается Питер; внутри он сам язвителен и спокоен, сестра не прорвется. Говорят, с родственниками надо быть честнее; говорят, они всегда поддержат. С тех пор, как Питеру стукнуло три, он перестал в это верить. С тех пор, как ему стукнуло три, он скорее покажет нутро случайным прохожим, чем обнажит свои чувства перед сестрой.
- Давай, - поддевает ножом хрустящий кусок мяса Талия; может, это действительно подростковое, но Питер ненавидит ее каждой клеточкой своего тела, - попробуй.
И в этот раз ему действительно есть, чем заципить ее. Нарушить ровный ритм ее самодовольного дыхания.
- Томми Райдер звонил, - с готовностью говорит Питер, и теперь на его лице расцветает спрятанная под маской улыбка, - хвастался. Что значит “вторая база”?
Талия кривит губами едва заметно, аккуратно кладет приборы рядом с тарелкой и скалится:
- Что ты скорее подохнешь, - получается только испуганно, - чем повторишь это так громко, чтобы услышали родители.
Питер красиво ведет шеей - отработанное движение, в их схватках полумер не бывает, вспыхивают желтым глаза.
Они катаются по полу, тянутся к глоткам друг друга, ожесточенно рыча и оставляя глубокие царапины.
- Солнышко, - произносит над ними отец, не обращая внимания на руку Питера, до крови распарывающую ей живот, - мне нужно взять мамино лекарство. Будь умницей.
Талия бьет Питера локтем в солнечное сплетение, скидывая с себя, и поднимается на ноги, взъерошенная, перепуганная.
- Спасибо, - улыбается отец, - Питер, дорогой, будь так добр.
Он подтягивает себя к батарее, потирая ноющие плечи, смотрит на нее зверем с высоты отцовских ног. На ее цыплячьего цвета майке расцветает красный цветок.
Умницей, говорит ей папа, добрым, говорит Питеру он.
“Ни за что”, думает Питер, но не вспоминает вслух про Томми Райдера.
Он просто не может быть добрым - это не в его природе. Талия знает тоже. Питеру кажется, что это первая причина, по которой он так ее ненавидит.
Я-лучше-чем-ты из насмешки превращается в горе - у меня есть чувства, произносит Талия, у меня есть сердце, у меня есть рамки. У тебя - нет.
- Я знаю, - пожимает плечами Питер, - но у меня есть ты.
С годами их схватки становятся только жестче. Но Талия думает - лучше я, чем Джим, подкинувший Питеру дохлую мышь в школьный портфель. Лучше я, чем продавец в магазине, отказавшийся принимать обратно испорченные суши.
Каждый росчерк его когтей на ее теле спасает чьи-то жизни. На ней зарастет. У него - нечему срастаться.
- Ты не спрашивала, - глухо тянет Питер, с щелчком возвращая на место выбитое ей запястье, - почему у них со мной так получилось?
- Я не думаю, - отвечает Талия, убирая со своей шеи окровавленные пальцы; на месте недавнего надреза - гладкая, красноватая кожа, - что мама с отцом когда-нибудь это признают.
- Что признают? - допытывается до нее Питер, глаза у него - на мокром месте.
Талия протягивает ему руку, помогая подняться, смотрит на него долго, с нескрываемой грустью. Им проще драться, чем признать, что они в одной лодке, но в этот раз ей до черта надоедает с ним бороться. Она говорит, не отрывая прямого взгляда:
- Что тебя никогда не исправить.
А потом обнимает, сцепляя за его спиной ладони.
Игра перестает быть игрой, когда Питер возвращается домой, забравшись в комнату через окно, и гулко рыдает, стараясь проглатывать рвущиеся из горла вскрики. Талия слышит, потому что она, кажется, все свои инстинкты на него настроила; идет к нему, даже не думая стучаться.
Питер бледный и грязный, под засохшей темной землей на его одежде почти не разглядеть багровых пятен, но ей не надо видеть, она слишком хорошо знает, чем от него пахнет.
- Я, - начинает говорить Питер, но остаток фразы съедает, резко втягивая сквозь зубы воздух, - там…
- Я знаю, - прерывает его Талия, и если даже ее губы на мгновение вздрагивают, прежде чем она берет себя в руки, то он все равно не посмеет ей это припомнить.
- Что знаешь? - спрашивает он бесцветно, поворачивая к ней голову.
- Просто знаю, - морщится она делано, - знаю и не скажу.
Глаза у Питера медленно загораются бледно-синим, он снова судорожно вдыхает, вцепляясь когтями в свою простынь. Он смотрит на Талию с вызовом, с остатками обычной злости, но руки у него дрожат, тело его дрожит; он ждет ее ответа, и она вместо обид и оскорблений просто улыбается:
- Красиво, - хотя внутри у нее разгорается что-то, чему она не может дать названия. Что-то, чего она никогда к нему раньше не чувствовала (желание защитить, понимание своего; какая разница, что он и кто он, если он ее брат, после всех лет вражды - разве это не глупо?).
- Я знаю, - повторяет Талия и садится рядом, а он рассказывает ей - скупо, впервые жалея слов - что она прочитает завтра в газетах.
Талия возвращается под утро, еще грязнее, чем он, еще кровавее. Всего лишь три слишком наглых подростка, решивших броситься на оборотня с ножом.
Я-лучше-чем-ты, не произносит она, злясь на себя за то, что не может выкинуть из головы их дурацкое соревнование. Питер убил одного и ранил других. Талия нашла их раньше, чем они вызвали скорую.
Один-два.
- Я знаю, - говорит Питер и помогает ей умыться; у него больше не дрожат руки, он больше не испуган.
Талия обнимает его - крепче, чем она когда-либо признала бы, и они сидят в тишине, пытаясь свыкнуться с ощущением чужих отнятых жизней, прилипших к их пальцам. Талия думает - теперь-то все будет нормально. Талия думает - теперь им больше нельзя будет ссориться.
А через несколько часов ее глаза из голубых становятся красными.
- Авария, - сообщает шериф, неуклюже застыв на пороге, - машина взорвалась, скатившись с обрыва. Никто не выжил.
Питер бежит в лес, не сдерживая больше бесконечной своей ненависти.
Домой он не возвращается.
Мелисса идет по коридору, сжимая в руках ремешок сумки - она потертая и немного изношенная, но это единственное, что осталось у нее после смерти бабушки. Школьный психолог говорит, что это ее способ справиться с горем, но Мелисса, на самом деле, не чувствует горя. Ба уходит тихо, во сне, а долгие месяцы до этого она все повторяет, что смерти незачем страшиться, что она, в конце концов, заслужила хоть сколько-то покоя - видит Бог, она многое успела повидать за свою жизнь. Ба была далека от религии, но ей нравилось слово “бог”, напоминало ей о доме.
Мелисса не чувствует горя, Мелисса чувствует пустоту; психолог говорит, что грусть накатит позже.
Психолог говорит, что скорбеть об ушедших - это нормально. Что иногда нужно выговориться. Что нет ничего плохого, если тебе разрывает сердце.
Мелисса кивает ей и улыбается - она правда, правда чувствует себя нормально, хорошо спит ночами и все такое.
Но сумку она оставляет.
Ей хочется думать, что она - Мелисса, а не сумка - самое хорошее бабушкино наследие.
В этом она легко доходит до отчаяния, но быстро заставляет его забиться в душе подальше.
Кайл, на самом деле, не представляет из себя ничего особенного. Мелисса это знает, как и то, что у нее замирает сердце, когда он улыбается (у него ужасно нелепое лицо, он никогда не знает, что с ним сделать, корчит смешные рожи, пытается хмуриться; а потом растягивает губы - искренне, мимолетно, и морщинки у глаз собираются).
В младшей школе они сидят в разных концах класса; он ее иногда дразнит, подкидывает в рюкзак резиновых змей и лягушек. Мелисса делает вид, что пугается, уже тогда слишком привыкая к этим редким, смущенным его улыбкам. Его родители разводятся; а ей просто хочется, чтобы он хоть немножко почувствовал себя лучше.
В младшей школе девчонки - глупые, а парни - много о себе думают, так что они перестают общаться: Мелисса фыркает и смотрит пренебрежительно, Кайл грубит и курит за школой, чтобы казаться круче. Мелисса думает - это так по-детски. Ее подруги закатывают глаза и подкрашивают губы бесцветным блеском.
А потом - на первом курсе старшей школы - у Кайла чертовски плохо с математикой, а Мелиссе хочется занять себя хоть чем-то вечерами (школьный психолог говорит, что это - почти как сумка; что теперь ей физически необходимо о ком-то заботиться).
Родителям он не нравится.
Мелиссе шестнадцать, поэтому она решает считать их недовольство - одобрением.
В их школе есть Риччи - он капитан баскетбольной команды, отлично учится, не доставляет проблем, а еще у него итальянские корни. Ее лучшая подруга, Саманта, все время повторяет, как хорошо звучала бы его фамилия вместе с именем Мелиссы. Школьный психолог говорит, что Саманта так справляется с собственной влюбленностью, неуверенностью, ожиданием отказа; Мелисса думает, что, наверное, такие вещи не должны говорить детям школьные психологи.
Когда Сэм опять заводит разговор об этом, Мелисса отвечает ей, что фамилия Риччи - Гренадо - гораздо лучше смотрится рядом с Самантой. Совсем как те надписи, которыми исписаны все тетрадки ее подруги (раньше Мелисса этого не замечала). У Сэм красным неровно покрываются щеки, но она улыбается.
- Ты думаешь? - спрашивает она, и Мелисса кивает, беря в руки поднос с ланчем и покидая очередь. Сэм идет и щебечет сзади, но Мелисса ее почти не слушает.
Кайл подходит к их столику, неловко мнется рядом, прежде чем положить рядом с ее тарелкой большое красное яблоко.
- Это тебе, - он пытается казаться равнодушным, но его выдают пальцы, которыми он нервно перебирает в кармане, - спасибо, что помогаешь.
- Мне не сложно, - улыбается Мелисса, - мне нравится. Математика.
- Да, - неопределенно отвечает Кайл, отворачивается в сторону, а потом снова смотрит на нее и бросает будто бы невзначай, - классная сумка.
- Лузер, - авторитетно заявляет Саманта, когда убеждается, что он достаточно далеко, чтобы ее не услышать.
- Это старшая школа, - почему-то раздражается Мелисса, - мы все здесь лузеры.
Выходит злее, чем звучало в ее голове, но она не извиняется.
Она вообще теперь перестает извиняться.
- Я вас не спрашиваю, - огрызается она на родителей.
- Вы бы лучше себя полечили, - резко перебивает психолога.
- За собой следи, а не за другими, - грубит раскрасневшейся Саманте.
С Кайлом они впервые целуются на школьной стоянке, прижавшись к чужой машине. Мелисса знает еще тогда, что это плохо кончится, но она устала быть благоразумной.
Ну и что, что она чаще злится - это еще ничего не значит, она подросток, ей положено вести себя некрасиво.
Может, ей тоже много что не нравится: мамина лазанья, которую невозможно даже разрезать, вечное недовольство отца, нарушение психологом профессиональной этики, глупые школьные сплетни.
Может, ей не нравится, когда Кайл держит ее за талию, больно надавив пальцами, не нравится его машина, не нравится музыка, которую он слушает.
Может, ей и сам Кайл совсем не нравится, но она все еще помнит его, маленького, нелепого, все еще помнит, как смотрели на него учителя, вместо того, чтобы поддержать. Как смотрели на нее, когда вместо учебников и книжек она стала носить в школу слишком яркий, вызывающий макияж и музыкальные кассеты для Кайла.
Она правда не знает, почему продолжает каждый вечер с ним встречаться. Зачем садится в его машину, позволяет пальцами забираться вверх по ее коленке. Да даже улыбка у него - дурацкая.
Только теперь он редко улыбается.
- Милая, - ласково зовет ее мама, когда она хватает стоящую у порога сумку (все еще ту, бабушкину, только теперь она целиком покрыта цветастыми нашивками и черными маркерными надписями), собираясь уходить.
- Что? - спрашивает Мелисса, застегивая джинсовку; ей давно надоело слушать все эти беспокойные мамины ремарки, но послушная девочка в ней все еще не дает так просто уходить из дома, не попрощавшись.
- Мы не сердимся, - мягко отвечает мама; Мелисса застывает на месте, дергая вверх заевший язычок молнии, - пожалуйста, только вернись до одиннадцати.
- Может быть, - небрежно пожимает она плечами, не показывая, как холодит ей сердце от этой внезапной внимательности.
Ей давно надоело их нелепое противостояние, но она еще слишком цепляется за гордость, за желание оказаться хоть в этом правой, чтобы извиниться, начать вести себя, как раньше, без этой глупой подростковой озлобленности.
Она решает, что расстанется с Кайлом сегодня, садится в его машину, уворачиваясь от поцелуя и прижимаясь плечом к стеклу его развалюхи, лишь бы подальше от него оказаться.
Удивительно, как легко чувствовать омерзение к тому, кто еще несколько месяцев назад вызывал у тебя одним взглядом мурашки и тихое, светлое ощущение счастья.
- Что-то не так? - спрашивает он, раздраженно вжимая в пол педаль газа (они трогаются с места слишком резко - Кайл всегда непонятно куда торопится, будь то поездка до ближайшего драйв-ина или занятия любовью).
- Тебе показалось, - хмуро парирует Мелисса, сбрасывая босоножки и с ногами забираясь на сиденье.
Они заезжают на просторную стоянку, паркуясь рядом с ярко-красным седаном. На экране уже мелькают вступительные титры, но Кайлу плевать на кино, он откидывает кресло и тянет на себя Мелиссу, влажно и непристойно целуя ее в шею.
Она вырывается, царапая его ладони, шипит возмущенно, выскакивая из машины, как была, босая, мгновенно ощущая, как холодит кожу остывший за вечер асфальт.
- Да в чем твоя проблема? - выплевывает Кайл, высовываясь из окна.
- В тебе, - вскрикивает Мелисса и сама морщится от того, как по-девчоночьи истерично это прозвучало, - просто отвали.
- А домой?.. - тут же спрашивает Кайл (она видит на мгновение в нем то привлекательно детское, что так ее когда-то зацепило, но отмахивается от этой мысли, как от надоедливой мухи).
- Пешком дойду, - говорит она и добавляет ехидно, - отдай мне мою обувь.
- Подавишься, - обиженно тянет Кайл и ложится на откинутую спинку, закрывая изнутри все двери.
Мелисса ждет, когда он успокоится, перестанет ребячиться, но этого не происходит - он, кажется, думает, что она сама начнет к нему стучаться, проситься обратно.
- Придурок, - выдыхает Мелисса, сжимая в кулаки руки. Отсюда до дома три мили, и он слишком плохого о ней мнения, если решил, что она будет умолять, не придумав другого выхода.
Да она лучше ноги в кровь собьет, чем станет перед ним унижаться.
Мелисса слышит гудки чужих машин, доносящиеся ей в спину, когда уходит с территории кинотеатра, скрестив на груди руки и зло нахмурившись.
Сумка, яблоко, глупые россказни Саманты, бессмысленная болтовня психолога - все это в ней сжимается маленькой пружиной и выхлестывается наружу, впервые за последний год позволяя ей заплакать.
Вокруг темно и ни души, она бредет вдоль обочины, вздрагивая и выдыхая сквозь зубы, в очередной раз наступив на что-то босыми ступнями.
Глупо, глупо - ехать сюда было глупо, и с Кайлом встречаться, когда он ей даже не нравился, и родителям грубить, вести себя так резко и обидно. Глупо - уходить одной, ночью, без обуви, без какого-либо средства защитить себя. Удача помогает идиотам, но рядом с тихим пугающим лесом Мелиссе все меньше верится в это дурацкое утверждение.
Все случается очень быстро - она слышит какое-то движение за спиной, оборачивается резко, а потом грубая мужская ладонь зажимает ей рот, чтобы она не успела закричать. Мелисса кусает чужую руку, не раздумывая ни секунды, рвется вперед, только чтобы почувствовать, как что-то острое впивается под грудью. Боль не отрезвляет - только приносит еще больше страха, она падает на колени, и он прижимает ее сверху тяжестью, переворачивает на спину, задирая тонкую ткань майки.
Она видит сверкающие ярко-красным глаза, кажется, начинает кричать. Мужчина (в этой темноте она принимает его за демона) спускается ниже, не отпуская ее плечей, рвет, царапает кожу. Он припадает к оставленной им же ране, влажно ведет языком, задевает клыками - а потом вцепляется ими в ее живот, пронзая ледяным, нечеловеческим.
И это уже не больно, это - спасительно, ее сознание плывет, все вокруг темнеет еще больше. Чья-то тень мелькает впереди, срывает его с ее тела, швыряя на дорогу, Мелисса слышит рычание, визг, близкий к собачьему.
А потом приходит в себя в стерильной чистоте больнице.
- Доброе утро, - улыбается Талия, заходя на кухню. Никакой фальши, она расслаблена и спокойна, и ведет себя так, будто правда рада его видеть.
Питер смотрит на нее, трет глаза - он опять не спал всю ночь, ехал сюда с другого конца штата, чтобы, наконец, отдохнуть. Чашка кофе, все еще горячего, прозрачным дымком испаряющегося к верхуу, не вызывает ничего, кроме омерзения. Солнце слепит через окна - в этом уюте ему едва ли находится место.
Как и в их жизни, но Талия упорно продолжает настаивать, что ему нужно быть рядом с семьей. Рядом с ней. Боится, что он снова сорвется (это не злит как раньше; так, вызывает легкую досаду).
- Доброе, - отвечает он, поморщившись, - ты рано встала.
- Очень смешно, братец, - отзывается она, наливая воду в чайник, - сегодня выходной, детям никуда не надо. Можно и отстрочить неизбежное пробуждение.
- Где Брайан? - спрашивает Питер, не из любопытства, просто муж сестры - гражданский, господи, сколько лет еще пройдет, прежде чем они поженятся по-нормальному - его крепко недолюбливает. Питер не знает, что такого рассказала ему Талия, не задает лишних вопросов, но предпочитает не задерживаться здесь, когда он дома. Ему не особо следует находиться в напряженной обстановке, как говорит психолог. Проблемы с гневом. Проблемы с моралью.
Зато детям он нравится.
- Уехал в Техас по делам, - успокаивает его Талия, - его не будет до следующего воскресенья.
- Замечательно, - расслабляется Питер, - то дело, которое ты мне поручила…
- ...прекрасно подождет до завтра, - мягко перебивает Талия. Питер не уверен, что раздражает больше - ее деланное дружелюбие сейчас или неприкрытая ненависть раньше, когда они еще были подростками. С ненавистью он хотя бы умел справляться.
- Я ехал сюда, не останавливаясь на ночь, не для того, чтобы мы это откладывали, - злится он; честно пытается злиться, но какой в этом смысл, когда тебе не дают отдачи?
- Ты ехал сюда так быстро из-за того, что ненавидишь бывать вне дома, - отвечает Талия, и в ее тоне проскальзывают прежние жесткие нотки, - мы это обсуждали, Питер.
- Насколько я помню, это было одностороннее решение, - скалится он и отставляет в сторону кружку, чувствуя накатившее отвращение к этому запаху. А потом выдыхает, откидывается на спинку стула, улыбаясь неправдоподобно, и говорит, - ладно, дорогая. Пусть будет по-твоему.
Они больше не соревнуются, кто из них лучше, это давно в прошлом. Теперь у Питера есть другие вещи для игр - например, ее чувство вины, что теперь он вынужден ей подчиняться. Не хочет, не собирается, но все равно возвращается раз за разом и играет в послушного члена стаи, прекрасно зная, как царапает это по ее нервам.
Все для тебя, дорогая сестрица. Ты никогда не забудешь, какой ценой тебе достались красные глазки.
Лицо Талии - как бесцветное лицо манекена, непроницаемо, неприступно. Ему не нужно вглядываться, чтобы увидеть, что на самом деле она думает в моменты вроде этого. Питер знает наизусть все ее слабые места, и он никогда не был слишком добр, чтобы оставить ее в покое.
И все же, она позволяет ему возвращаться. Даже если немного громче, чем надо, хлопает дверцей шкафчика, в очередной раз вспомнив, почему они теперь так редко общаются.
- Я иду спать, - сообщает он, поднимаясь на ноги и стягивая с плеч пропахшую дымом кожанку, небрежно бросает ее на спинку стула, решив, что достаточно потрепал ей нервы с утра (у него целая неделя, чтобы продолжить).
- Не разбуди детей, - просит Талия, заваривая себе чай и даже не думая на него оглядываться, - у Дерека опять всю ночь были кошмары.
- Тогда он не проснется, даже если я включу свои новые пластинки с металлом, - уже в дверях ухмыляется Питер, - тебе бы послушать. Улетные ритмы.
Талия ничего не отвечает, лишь глаза закатывает. Все это так нелепо и не похоже на то, в чем он привык существовать, что Питер может только давить досаду и напоминать себе - вот это правила, которых надо придерживаться. Правила, из-за которых даже у него выйдет казаться нормальным.
У Талии давно есть семья, двое детей, требующих к себе ее заботы. А Питеру двадцать два, но вся ее жизнь до сих пор крутится вокруг того, чтобы помочь ему хотя бы немного не выделяться.
Лучше бы она умерла тогда с родителями, думает Питер, поднимаясь наверх.
Он ненавидит себя (и ее) за то, что чувствует себя плохо из-за подобных мыслей. Их отношения работают в оба конца, от этого так просто не избавиться (да он и не пытается избавляться, слишком страшно, слишком жутко взглянуть в себя без ее спасительной человечности).
Дерек дергается во сне, мажет открытым ртом по подушке, и Питер тихо закрывает дверь в его комнату, проходя мимо. Лора сонно смотрит на него, едва приоткрыв глаза, не понимая, кажется, действительно ли он приехал, или ей это просто снится.
От Питера пахнет огнем, кровью и выпивкой, и последнее место, где он бы чувствовал себя уместно - дом Талии, со всем этим солнцем, спокойствием и уютом.
Но это - его теперешняя реальность.
Он ложится на кровать Талии не раздеваясь, зарывается лицом в подушку, втягивая носом ее запах. Когда он закрывает глаза, то видит под веками лишь черную пустоту. Сумасшедшим вроде него сны не снятся.
- Какое сегодня число? - спрашивает Питер, без энтузиазма помешивая ложкой хлопья (кукурузно-медовые, Лора их просто обожает; скрипит на зубах от сладости).
- Зачем ты спрашиваешь? - отзывается Талия, - у тебя нет работы, нет обязательств, нет своего дома, счетов, по которым нужно платить.
- Жизни у меня тоже нет, сестрица? - хмыкает Питер, не поддаваясь этой издевке. Это вообще легко оказывается, если попробовать - не поддаваться. И куда действеннее, чем пытаться разорвать ее на части.
Вот и сейчас она дергает уголком губ, прежде чем улыбнуться ему ласково и ответить:
- Я знаю все о твоей жизни, братец. В конце концов, это на моей шее ты так настойчиво сидишь.
- В следующий раз, когда решишь поиграть в обыкновенную семью с обыкновенными потребностями, Талия, отправь своего Брайана разведывать обстановку в Оклахоме, - усмехается Питер жестко, - пусть узнает, на что способны оборотни, не придерживающиеся вегетарианской диеты.
- Я же не сказала, что мне это не нравится, - говорит Талия и отворачивается.
- Нет, - повторяет за ней Питер, чувствуя нарастающее внутри удовольствие, - не сказала.
На самом деле, ты чертовски боишься, что когда-нибудь я повзрослею, не произносит Питер. И перестану в тебе нуждаться.
На самом деле, он сам этого чертовски боится.
Число она ему так и не называет.
Дереку четыре, когда он начинает обращаться. Питер не отходит от него ни на шаг, раздражая Брайана, завороженно и жадно наблюдая, как из маленьких детских ногтей начинают прорезаться острые, твердые как сталь когти. Обнимает его, шепчет, что все будет в порядке, вдруг замечая в племяннике что-то большее, чем надоедливого мелкого ребенка.
Наверное, это из-за звериных инстинктов, которые у него куда сильнее человечьих, но постепенное, первое обращение нового оборотня кажется ему самым прекрасным зрелищем на всем белом свете. Пусть даже Дереку больно, и он так же, как и маленький Питер, не понимает, что с ним происходит - нет, не пусть, а поэтому - Питер просто не может оставить его в покое.
- С тобой будет иначе, малец, - обещает он ему перед тем, как уложить спать. Выходит не ласково, а зло и отчаянно.
- Не ревнуй, солнышко, - бросает Питер Талии, выходя из детской, - это естественный ход событий.
- Это мой ребенок, - отвечает она, скрестив на груди руки. Смотрит на него, не отрываясь, провожает взглядом до гостевой комнаты, давно превратившейся в комнату Питера.
Питер чувствует, что внутри нее все эмоции, которые она себе запрещала показывать, вся ложь, все сомнения - нарастают и готовятся взорваться. Она любит его, это то дерьмо, от которого никому из них не избавиться, но в их отношениях слишком много всего, что сложно назвать нормальным.
И ненависть, презрение, страх - лишь немногие грани ее любви, которые Питер ощущает прилипшими к своей коже после каждого ее прямого взгляда.
В детстве им хвалились, как хорошим трофеем, позже - отказывались замечать. Талия же талантливо и тщательно превратила его в паршивую овцу. Из тех, что держат при себе из жалости, из-за “ну куда же еще он пойдет”, великодушно позволяя быть рядом. Расплата за все злые слова, за все их драки. За то, что Питер заставил ее повзрослеть слишком быстро. За то, что он не дал ей выбора, бесцеремонно залезая к ней в душу и переворачивая там все так, что и выправить-то теперь невозможно.
Это было весело, пока он был беспомощен, был незаметным, раздражающим приложением к ее идеальной жизни.
А теперь Питер, как чертов сорняк, вцепился в ее семью. И если все так останется, Талия знает, он не сможет все не уничтожить.
- Дюкалион просит помощи на Восточном совете, - говорит она, застывая в проеме его комнаты и прижимаясь плечом к дверному косяку, - я не могу поехать.
- Я останусь с детьми, - предлагает Питер, - не хочу лишать его удовольствия смотреть на тебя влюбленным взглядом.
- Нет, - отрезает Талия, и Питер подрывается с кровати, не успев задуматься, почувствовав от нее угрозу. Она сверкает на него глазами, обнажая клыки, заставляя застыть там, где он стоит.
Питер вдруг понимает, что где-то внутри давно перестал беспрекословно ей подчиняться. Она чувствует это тоже, не обращаясь обратно. Они оба знают причину - Питер был паразитом, ему необходимо было быть к кому-то привязанным.
- Ты ни на шаг не подойдешь к нему больше, - тихо, но твердо говорит ему Талия.
Питер рычит, с трудом удерживая себя на месте.
- Можешь издеваться надо мной - сколько тебе угодно, - продолжает Талия с той же спокойной, немного обреченной решимостью, - можешь залезать в мою голову, заполнять ее своей чертовой грязью. Но если я еще хоть раз увижу тебя рядом со своим ребенком, рядом с любым из них, я вырву тебе глотку и сожру твое сердце.
- Что же, - кивает Питер, выдыхает с присвистом, заставляя себя утихомириться, - ты не смогла играть в добрую сестренку так уж долго, а?
- Ты - чудовище, братец, - отвечает Талия, улыбаясь, внутри нее будто расцветает забытое довольное спокойствие, - пора перестать отрицать очевидное.
- Зато теперь ты сможешь говорить, что попыталась, - усмехается Питер. Держать лицо сложнее, чем раньше, наверное потому, что это кажется ему предательством. Сердце бьется так быстро, что скоро проломит его ребра.
Талия смотрит непроницаемо, и Питеру хочется сильнее, чем остаться, того, чтобы ей сейчас было так же больно. Чтобы хотелось выцарапать из себя все нутро и больше никогда, никогда не чувствовать.
- Позвони мне, как закончишь на востоке, - говорит она после недолгого молчания.
Питер собирает свои вещи, быстро и неаккуратно кидает их в сумку, не встречается с ней взглядом. На него накатывает отвращение, когда он думает, как долго он позволял ей себя использовать только ради того, чтобы у них хотя бы что-то сработало.
- Эй, - спрашивает он едко, застыв рядом с ней в дверном проеме и наклонившись к ее уху, - скажи мне, солнышко, - накрывает рукой ее ладонь, переплетая на мгновение их пальцы, - кого из нас ты ревновала?
- Убирайся, - бесцветно отвечает Талия, царапая его ногтями по ладони.
Питер подается к ней ближе, делая вид, что хочет что-то еще сказать, а потом резко отстраняется, начиная смеяться.
Талия выглядит так, будто ее ударили, когда он спускается по лестнице и хлопает входной дверью.
Мелисса чувствует себя смертельно уставшей - с того момента, как она очнулась, ее не оставляли в покое. Родители зашли первыми; мама суетилась и бормотала, отец же просто смотрел на Мелиссу, и ему не надо было ничего говорить, чтобы она поняла, о чем он думает. Сжатые губы, нескрываемая ярость во взгляде - ублюдку, напавшему на нее, очень повезло, что он уже скончался. Впрочем, если бы отец мог, то он убил бы его еще раз, наплевав на все законы.
- Пожалуйста, - просит Мелисса, - я рада, что вы здесь, но меня все еще мутит, и, господи, мама, ты так мельтешишь. Со мной все в порядке, правда.
Отец целует ее в висок и утягивает маму из палаты, говоря, что Мелиссе нужен отдых. Мелисса знает, что они останутся в больнице и никуда не поедут, но пока их нет, ей проще справиться с произошедшим. Она слишком боится, что сорвется на их глазах, она и так слишком много заставляла родных беспокоиться в последнее время.
Ей страшно, но она запирает этот страх и терпит, терпит, ждет, пока останется наконец одна.
После родителей приходят офицеры полиции, задают ей вопросы. Как он выглядел, был ли он один. Они не спрашивают, что он сделал - это им уже рассказали врачи, и в глазах их сейчас то же выражение, как и у отца, только более блеклое. Они и не такое повидали.
Мелисса говорит - ростом чуть выше меня. Большие руки. И глаза у него будто бы светились. Мелисса спрашивает - разве вы его не нашли? Мелисса говорит - я слышала, как он кричал. Там был еще кто-то. Я думала, он умер.
Офицеры переглядываются напряженно, разом теряя свое сочувствие. Нет, говорят они. Мы никого не нашли.
Мелисса кивает им, когда они уходят, а потом прижимает ко рту ладони, справляясь с резко накатившей паникой. Не сейчас; ее услышат, ее привяжут к постели, вколют ей успокоительное; она не хочет спать, она не хочет быть сумасшедшей, с ней все в порядке, он не трогал ее, не изнасиловал, он просто… Мелисса смотрит вниз, вспоминая укус, вспоминая влажное движение его языка. К горлу подкатывает комок, ее начинает тошнить.
Пальцы дрожат, когда она дотрагивается до живота через больничную робу. Кожа кажется ей гладкой, и она судорожно комкает ткань, оттягивая ее в сторону, и всматривается в хирургические швы, стягивающие ровную, неповрежденную кожу.
Дверь палаты резко открывается, и Мелисса вздрагивает, быстро расправляя робу и оглядываясь в сторону вошедшего.
- Привет, - улыбается ей темноволосая девушка, которая кажется ей смутно знакомой.
- Привет, - осторожно отвечает Мелисса, - ты?..
- ...твоя давняя подруга, Талия, - подсказывает девушка и закрывает за собой дверь, разом становясь серьезней, - вчерашнее нападение. Я была там.
- О чем ты? - холодеет Мелисса, сжимая в руках простынь.
- Твой укус, он ведь зажил? - отвечает вопросом Талия.
Мелисса кивает. Талия подходит ближе, предостерегающе касается ее пальцев.
- Пожалуйста, не пугайся, - говорит она, - мне нужно посмотреть на твои глаза.
А потом впивается когтями в ее кожу.
Кайл ждет ее около больницы с цветами, лицо у него осунувшееся и бледное, выглядит жалко. Мелисса и думать про него забыла, со всей этой суетой вокруг себя. Врачи никак не могли понять, почему ее рана зажила так быстро, но она не собиралась им рассказывать. Талия доходчиво объяснила ей, почему этого делать не стоит.
Мелисса вспомнила, где она ее видела - они с братом учились классом выше, но в последнее время их было почти не видно. Их родители погибли в автомобильной катастрофе год назад, и брат сбежал, вернувшись только через несколько месяцев.
Нет, ответила Мелисса вернувшимся к ней офицерам, когда они снова спросили, действительно ли она видела, как напавшего на нее человека кто-то убил.
Она ничего не видела. Это просто слабость после пережитой травмы.
Кайл провожает ее до машины родителей, виновато молчит, так очевидно злясь на себя и на нее - за то, что она не дает ему никаких подсказок, как следует вести себя теперь. Мелисса вспоминает, что не успела сказать ему, что они расстаются. Но это сейчас и не важно.
- Мне жаль, - произносит наконец Кайл и протягивает ей букет, отворачиваясь.
- Позвони мне через неделю, - просит Мелисса, не трогая цветы, и садится в машину.
Отец включает ее любимую группу, а мама молчит всю дорогу.
Мелисса про себя отмечает, что надо будет спросить у психолога, почему только после чего-то ужасного близкие ей люди начинают вести себя так, будто они ее любят.
Они встречаются с Талией раз в неделю, в ее доме. Немного странно приходить к ней в гости - она лишь на год старше, но живет там совсем одна, и все время кажется, что сейчас появится еще кто-то, но комнаты пустуют, и кроме них двоих никто не издает никакого шума. Мелисса впитывает информацию быстро, у нее отлично с контролем. Ей даже не нужен якорь - по крайней мере, она не совсем понимает, что становится для нее якорем, но ей даже слишком просто удается остановить обращение, лишь захотев этого. Мелисса старается не показывать, как ей чертовски страшно, и это работает.
В школе все осторожны, а Саманта снова с ней разговаривает (только рядом теперь всегда этот придурок Риччи, который рот на замке держать не умеет). Жизнь Мелиссы будто бы совсем не меняется и, в то же время, оказывается четко расчерчена до и после.
Школьный психолог встречает ее как давнюю знакомую, аккуратно и осторожно помогая ей преодолеть все ее травмы после насилия (Мелисса не убеждает ее в том, что ей не нужна помощь; она сама перестает так считать, снова проснувшись ночью от леденящего душу кошмара).
Просто ей кажется, что она сильная, а раз так, то сама может со всем справиться. А если не выйдет, то Талия всегда будет рядом, чтобы покончить с ней - в их случайной дружбе нет места сентиментальности. Мелисса и сама видела, на себе почувствовала, на что способны сорвавшиеся оборотни.
Есть только одна проблема - тот, напавший на нее, был последним из своей стаи. Глаза Мелиссы, когда она обращалась, подсвечивались красным.
Талия что-то говорит об ответственности, о силе, а Мелисса не знает, как сказать ей, что ее ни первое, ни второе нисколько не волнуют. Она не просила этого, а значит - никаких обязательств.
Мелисса срывается ровно четыре раза, но ей хватает силы воли делать это там, где никто не увидит. Разбивает зеркало в ванной, сминает дверцу шкафчика в раздевалке, когда там пусто, и все на поле смотрят игру.
- Слушай, - улыбается она Талии, когда проходит четыре месяца; впереди выпускной и жизнь по-взрослому, - ты милая. И я ценю все, что ты для меня сделала. Но я в этом больше не участвую.
- Что? - спрашивает Талия, подняв брови. Едва заметные веснушки на ее лице смешно дергаются, когда она это делает.
- Я себя контролирую, - отвечает Мелисса, - я не хочу никого съесть, распотрошить и вывернуть наизнанку. Я выхожу из игры. Спасибо и все такое.
- Это так не делается, - произносит Талия, щурит глаза опасно.
- А я и не из вашего мира, - говорит Мелисса все так же спокойно.
Ей хочется по-детски прибавить “попробуй останови меня”, но Талия сильнее ее в несколько раз и привыкла ко всему этому с рождения.
Поэтому она просто берет сумку и уходит, аккуратно закрывая за собой дверь.
Талия кривит губы на прощание, но не делает ничего, чтобы задержать ее.
Мелисса думает, что у Талии плохо с доверием. Что она цеплялась за Мелиссу, потому что у нее проблемы в отношениях с братом. Мелисса чувствует себя почти плохо, бросая ее, но она давно запретила себе привязываться не к тем людям.
Она, наверное, слишком легко убирает их из своей жизни для семнадцатилетней, но это просто раннее взросление.
Вот только Кайлу она дает второй шанс, и ее платье на выпускном - небесно-голубого цвета, она собирает волосы красивыми перламутровыми шпильками и наконец надевает те туфли, которые оставила ей бабушка.
На танцах она веселится, пьет пунш и четко понимает, что не позволит ничему разрушить то будущее, которое она себе приготовила.
Талия с братом стоит на парковке, когда они с Кайлом выходят из школы. Мелисса смеется, тянет его за собой, случайно встречаясь с Талией взглядом. Та смотрит на нее недолго, а потом снова поворачивается к брату, возвращаясь к их разговору.
Мелисса чувствует, как на мгновение внутри снова расцветает то подростковое желание взбунтоваться, от которого, как ей казалось, она уже успела избавиться.
Но она не думает об этом. У нее отлично получается не думать.
Питер отходит в сторону, вытирая губы тыльной стороной ладони, сплевывает. Тварь лежит на прожженной земле, сухая, костлявая, все еще дергается. Лапа, покрытая скомканной белой шерстью, валяется рядом, из нее торчит кость и рваные остатки мышц (во рту все съеживается, когда он вцепляется в нее пастью, горько, тошно, с привкусом гнили).
- Кончай его, - кивает ему Эннис, с суеверным ужасом вглядываясь в развалившегося на земле вендиго - тот успел сожрать троих из его стаи и несколько мирных туристов, прежде чем они загнали его в ловушку.
Бледная, перепуганная девушка протягивает Питеру канистру с бензином, и он заливает им сверху едва шевелящуюся тушу, ветвистые рога, облезающие по краям стружкой. Острый запах бьет в ноздри, спасительно перекрывая повисший над полумертвым вендиго смрад. Питер чиркает спичкой, бросая ее сверху, и тварь занимается пламенем. Лапа, съежившаяся недалеко от разгоревшегося пожара, в последний раз разжимается и тускнеет, шерсть отпадает клочьями, обнажая когда-то человеческую руку, спрятанную под слоями гниющей плоти.
Питер морщится и подпинывает ее носком ботинка в сторону огня (вспыхивает, как сухая трава, мгновенно). Ему кажется, что он может различить в пламени черты лица бывшего вендиго, но он смахивает с глаз это видение, раздраженно отворачиваясь. Все еще хочется выблеваться, саднит укушенное плечо - мирное собрание, много раз мирное.
- Спасибо, - говорит Эннис и, посомневавшись, треплет его за плечо.
Питер заставляет себя не стряхнуть его руку и улыбнуться в ответ - Талии не понравится, если он будет грубить ее союзникам. Они слишком долго выстраивали эти связи, чтобы Питер несколькими словами все похерил.
Он это знает - и все же. Его устраивало знакомство с вендиго лишь по страницам бестиария. Приглашать представителя чужой стаи, не предупреждая его о масштабе проблемы, кажется ему моветоном.
Эннису чертовски не достает элементарной вежливости, если подумать.
- Да вы мне выбора не оставили, - нейтрально отзывается он, не прекращая улыбаться, прекрасно понимая, что эти слова можно понять двояко. Но пока он не язвит без скрытых смыслов, Эннису будет не до чего докопаться.
Они возвращаются к разбитому неподалеку лагерю, откуда их выгнала появившаяся из темноты тварь. Эннис был так добр, что объяснил ему детали уже по дороге, заодно уточнив - чертовски вовремя - знает ли Питер, как справиться с этой напастью.
Питер знал. Талия будет так должна ему за все это.
Угли в костре едва тлеют, все вокруг похоже на поле боя - вещи раскиданы, плед обуглен и затоптан. Питер хватает свою сумку, салютуя Эннису на прощание.
- У вас все? - спрашивает он, искренне надеясь, что ответ будет положителен.
- Еще раз спасибо, - подтверждает Эннис и прижимает к себе все еще дрожащую от страха девицу.
Питер думает о том, что, несмотря на угрожающие масштабы, Эннис всегда кажется безобидным. Если только кто-то не трогает его стаю - сегодняшней ночью Питер был рад, что разъяренный, оскалившийся Эннис, несущийся сквозь деревья, играл на одной с ним стороне.
Рана снова дает о себе знать, когда он садится в припаркованную у дороги машину - края остро щиплет, и они не страстаются.
- Дерьмо, - выругивается Питер, стягивает их пальцами, закусив губу от резкой боли. Сплевывает на свободную руку, смазывая укус слюной. Становится еще больнее, но это единственное, что сейчас поможет.
- Сраный Эннис, - с чувством продолжает Питер, - сраный Айдахо.
На самом деле, он не особо-то и злится, адреналин погони все еще стучит в висках, и нет ничего, что нравилось бы ему больше, чем ощущать, как рвется чья-то плоть под клыками.
Он репетирует для Талии - ровно столько ненависти, чтобы ей понравилось.
Питер - чертовски послушный оборотень.
Лора сидит на качели, свесив вниз ноги, Питер качает ее лениво, вслушиваясь в звуки окружающего их леса.
- Знаешь, почему нельзя говорить с незнакомцами? - задает он ей вопрос, подталкивая вперед чуть сильнее.
- Потому что это опасно, - отзывается Лора.
Ей двенадцать, но девчонки в их семье всегда быстро взрослеют - она так похожа на Талию, что Питера это завораживает. Он забрал ее из школы, предложив прогуляться до детской площадки, которую нашел в заповеднике. Они теперь часто проводили время вместе - Талия была слишком занята созданием альянса, и у нее не было времени, чтобы о Питере беспокоиться.
Питер цепляется за это так жадно, что следовало бы задуматься, а Лора не возражает - она просто ничего о нем не знает, да и дома ей оставаться безумно надоело.
- Почему опасно? - спрашивает Питер; он все еще помнит, с какой ненавистью смотрела на него сестра, когда обещала убить его, если он подойдет к ее детям, и это придает этим редким встречам особое удовольствие.
- Мне могут сделать больно, - равнодушно отвечает Лора, спрыгивая на землю и подходя к металлической карусели.
Питер идет за ней, ждет, пока она усядется, а потом раскручивает карусель, все так же аккуратно, осторожно. Ему кажется, что если Талия узнает, как хорошо он справляется, то снимет свое табу. Проникнется его родительскими качествами.
- Неверно, - говорит он Лоре, и она смотрит на него вопросительно, а потом продолжает, усмехнувшись, - это опасно для незнакомцев. Но, если хочешь, я научу тебя прятать трупы.
Скорее, Талия оторвет ему голову. Но у Питера всегда было плохо со стоп-механизмами.
Он с трудом уворачивается от пули, закрывая собой Лору, и из-за дерева недолгое время спустя показывается охотник.
Лора стоит рядом, поправляя смявшееся платье, когда Питер вытаскивает окровавленную руку из тела мертвого уже мудака. Капли крови попадают на серый подол. Питер хочет извиниться, Питер хочет сказать - малышка, мы с охотником просто пошутили.
Но еще больше он хочет, чтобы она посмотрела, как он отделяет от тела конечности. Он больной ублюдок, но это ничего - он так долго жил с этим, что научился себя контролировать.
Поэтому он отводит Лору домой, наливает ей горячего ягодного чая, прежде чем вернуться на поляну.
Лора не произносит ни слова за всю неделю - Талия рассказывает ему об этом, смятенная и испуганная. А потом ее дочь начинает говорить, не останавливаясь, взахлеб, обо всем том, что она увидела.
Питер сидит у дома Талии, прижимаясь спиной к крыльцу, и делает все, чтобы не встречаться с ней взглядом.
Ноет плечо от давно забытой, заросшей раны.
Талия уводит его в лес и бьет под дых, бьет по лицу, вцепляется когтями в шею, впервые за тринадцать лет позволяя себе распустить руки. Питер терпит, молчит, лежит, скорчившись на жухлой отсыревшей листве, до самого рассвета не двигаясь с места.
Головные боли начинают преследовать его позже.
- Какое сегодня число? - спрашивает Питер, ссутулившись на кухонном стуле. Талия смотрит на него утомленно, раздраженно даже, но ничего не отвечает.
- Какое число? - повторяет Питер с нажимом, сдавливая пальцами до треска деревянную поверхность стола. Злость стучит в висках, барабанным боем отдается в голову, он хочет заглушить это, заглушить боль, заглушить ярость, он слишком отвык чувствовать так остро, годами загоняя эмоции подальше.
Талия поворачивается, опираясь руками о стол, выпускает когти.
- Убирайся из моего дома, - шипит она, и это еще сильнее бьет по его оголенным нервам.
Они не разговаривали месяц, и Питер не знает, как просить у нее помощи.
Поэтому он просто ухмыляется, с грохотом опрокидывая стул, на котором он сидел всего мгновение назад.
В его съемной квартире пахнет пылью, блевотиной и стухшими комнатными растениями.
Он расчесывает до крови незаживающие царапины на руках, швыряет в стены вещи и оставшуюся целой посуду, воет, не скрываясь, от бессилия и отчаяния.
Питеру нужно быть к Талии ближе, он ни черта не знает, что с ним происходит, но он так облажался, что сестра его к себе больше не подпустит.
- Заткни свой рот, - кричит Талия; лицо ее обезображено злостью, он никогда ее такой не видел. От этого трясет, хочется схватить ее и заставить умолкнуть.
Питер не спал нормально уже несколько недель, но ее это сейчас не волнует. Его знобит, бьет лихорадкой уставшее измученное тело, но он все равно старается оскалиться, показать ей, какого черта - еще никогда так остро не давило на самолюбие ее кровью обретенное право командовать.
- Я же сказал, мне жаль, - выдыхает он сквозь зубы, с трудом не срываясь на крик, - это произошло несколько месяцев назад, Лора в порядке; а знаешь, что было бы с ней, если бы я не убил того парня?
- Прекрати придумывать себе оправдывания, - выплевывает Талия.
Питер делает шаг назад, скорее по инерции, смотрит на нее устало и вдруг резко закатывает рукава рубашки до локтя, показывая ей воспаленные, краснеющие раны.
- Мне нужна помощь, черт тебя дери, - злится он, жмурится, пытаясь совладать с охватившей тело дрожью, но снова проваливается.
- Тебе нужно сдохнуть, - искренне желает ему Талия и закрывает дверь.
Ее муж, Брайан, сидит в гостиной, покрытый синяками и неглубокими царапинами (он назвал Питера падалью, когда они пересеклись на заправке; Питер приволок его сюда, вовремя опомнившись).
Видишь, говорит он Талии, без тебя у меня не получается. Видишь, на что я способен? А потом долго, бессвязно просит ее перестать, успокоиться, сказать ему, что все будет нормально, что он не теряет счет времени, что у него нет провалов в памяти. Что он никого не убивает, потому что он может, потому что это - единственное, чего ему хочется, когда он находится в сознании.
Питер умоляет, забыв о гордости, он твердит - пожалуйста, милая, Талия, это серьезно, я - серьезно.
А она кричит на него, и впервые в ненависти в ее взгляде нет ничего теплого, и Питер кусает свою ладонь, провожая ее взглядом, он так истощен, что не может сдерживать ни единого слова, продолжает бормотать, даже когда она уходит.
А потом всхлипывает, тихо, скомканно.
Пожалуйста, шепчет он, нет ничего хуже одиночества, ему некого донимать, поэтому он принялся за себя, и это больно, Талия, больно.
Питер пробует наркотики - кажется, его метаболизм тоже замедлился, потому что он получает хотя бы несколько часов забытья.
А потом все начинается по новой.
Ему так плохо, что кажется, что все это не происходит, или наоборот - происходит одновременно. Он теряет способность строить логические цепочки, отличать причину от следствия.
Он больше не понимает, в каком мгновении он теперь находится.
продолжение в комментариях
Название: Осколки кварца
Артер: Drakon
Автор: deputy do me (билли крэш)
Бета: Amarillis_Beladonna
Арт-беты: Vumera, самая быстрая улиточка
Персонажи/Пейринги: Талия Хейл/Мелисса Маккол, Талия Хейл|Питер Хейл, Кайл Маккол, Скотт Маккол
Жанр: драма, horror, романс
Категория: фем
Рейтинг: R
Размер: ~15000 слов
Саммари: Мелиссе семнадцать, когда ее обращают; или история о том, как все начиналось
Ссылка на архив с артом: здесь
Ссылка на текст здесь
Предупреждения: графичные убийства
От автора-1: агента Маккола в этом тексте зовут Кайл, потому что текст начинал писаться до официального подтверждения его имени; таймлайны немного сдвинуты и изменены, так как Питер здесь только на год младше Талии
От автора-2: я искренне приношу свои извинения за задержку дедлайна организатору, артеру и читателям ) все арты кликабельны
I
- Доброе утро, - улыбается Талия, когда он спускается к завтраку. Питер ненавидит эту ее улыбку - растянутая между уголками губ фальшь, вечное “я-лучше-чем-ты” с изнанки. Я-лучше-чем-ты темной ночью, когда они гонятся за оленями, частично обратившись, и он в темноте успевает заметить только ее когти под мягким пушистым подбородком, вспарывающие до крови бьющееся в испуге мощное тело. Я-лучше-чем-ты в классе, двумя красными росчерками, которые есть на ее, но нет на его очередном эссе на вольную тему рядом с насмешливой “A” (ты пишешь слишком мрачно, оправдывается учитель, припечатанный к месту его тяжелым, злым взглядом; слишком отстранено, у твоей сестры зато есть сердце). Лучше в спорте, лучше дома, лучше с матерью, лучше с инстинктами.
Доброе утро, говорит Талия, и Питера тянет выблеваться в тарелку от скопившейся в ее голове лжи; братья и сестры всегда не ладят, но в их семье это было доведено дальше любого возможного предела. Нужно быть не просто хорошим, говорит отец, хмуря устало лицо, а Талия перебивает его мягко - не продолжай, я знаю, и Питер представляет себе ее распятой на ведьминском кресте, выкручивает ей запястья, метит кожу раскаленным железом. А отец кивает, отец ставит в рамочки ее дипломы и грамоты, приходит на ее матчи, сверкает в темноте красными глазами, поднимая с земли тушу аккуратно убитого оленя.
Питер стоит в тени деревьев, втягивая клыки обратно, обессиленно перебирает когтями, в очередной раз не соответствуя, и это лишь делает его злее.
Питер говорит:
- Доброе утро, - спускаясь к завтраку.
Питер говорит, смакуя удовольствие:
- Я тоже знаю.
- Что знаешь, братец? - смеется Талия, холодно, тихо, трескуче. Ей шестнадцать, но глаза у нее - тридцатилетки, повидавшей больше, чем ему когда-либо удастся. Мертвые, спокойные глаза - Питер так не умеет, слишком много ярости роится под кожей, мешает жить, мешает спать.
Нормальные подростки думают о порнозвездах, о пакостях, которые они устроят донимавшим их учителям.
Питер, закрывая глаза, видит только, как умирает его сестра. Мать говорит, это подростковое. Мать говорит - у тебя целая вечность, чтобы перерасти это, и отправляет его на охоту.
- Знаю, - отвечает он, коротко моргнув. Талия, из кроваво-мертвой, снова становится живой, надменной, докучливой.
Они играют в эту игру с тех пор, как Питеру стукнуло три, и он стал обращаться раньше сестренки. Мучительнее, больнее; в три года сложно принять, что при виде луны из твоих ногтей прорезаются острые когти, что слышно за милю, как где-то кого-то избивают, что хочется больше не играть, а загонять до смерти все, что окажется медлительнее.
Отец оставался с ним каждую ночь. Мама вязала ему шапку с прорезями для остроконечных ушек. Смотрите, говорили они умиленно, когда в гости приезжали дружественные стаи. Питер уже может. Не знаем, в кого он такой талантливый.
Талия смотрела за ними, тихо уткнувшись в дверь носом и плакала, плакала, плакала.
Она думала, что она хуже. Поэтому ее не любили.
- Знаешь-знаешь, - отвечает сдержанно Талия; на лице у нее - несмываемое ехидство, - на завтрак - два яйца с беконом. Уж это и ты можешь унюхать.
- Другое знаю, - с досадой дернув губами отзывается Питер; внутри он сам язвителен и спокоен, сестра не прорвется. Говорят, с родственниками надо быть честнее; говорят, они всегда поддержат. С тех пор, как Питеру стукнуло три, он перестал в это верить. С тех пор, как ему стукнуло три, он скорее покажет нутро случайным прохожим, чем обнажит свои чувства перед сестрой.
- Давай, - поддевает ножом хрустящий кусок мяса Талия; может, это действительно подростковое, но Питер ненавидит ее каждой клеточкой своего тела, - попробуй.
И в этот раз ему действительно есть, чем заципить ее. Нарушить ровный ритм ее самодовольного дыхания.
- Томми Райдер звонил, - с готовностью говорит Питер, и теперь на его лице расцветает спрятанная под маской улыбка, - хвастался. Что значит “вторая база”?
Талия кривит губами едва заметно, аккуратно кладет приборы рядом с тарелкой и скалится:
- Что ты скорее подохнешь, - получается только испуганно, - чем повторишь это так громко, чтобы услышали родители.
Питер красиво ведет шеей - отработанное движение, в их схватках полумер не бывает, вспыхивают желтым глаза.
Они катаются по полу, тянутся к глоткам друг друга, ожесточенно рыча и оставляя глубокие царапины.
- Солнышко, - произносит над ними отец, не обращая внимания на руку Питера, до крови распарывающую ей живот, - мне нужно взять мамино лекарство. Будь умницей.
Талия бьет Питера локтем в солнечное сплетение, скидывая с себя, и поднимается на ноги, взъерошенная, перепуганная.
- Спасибо, - улыбается отец, - Питер, дорогой, будь так добр.
Он подтягивает себя к батарее, потирая ноющие плечи, смотрит на нее зверем с высоты отцовских ног. На ее цыплячьего цвета майке расцветает красный цветок.
Умницей, говорит ей папа, добрым, говорит Питеру он.
“Ни за что”, думает Питер, но не вспоминает вслух про Томми Райдера.
Он просто не может быть добрым - это не в его природе. Талия знает тоже. Питеру кажется, что это первая причина, по которой он так ее ненавидит.
Я-лучше-чем-ты из насмешки превращается в горе - у меня есть чувства, произносит Талия, у меня есть сердце, у меня есть рамки. У тебя - нет.
- Я знаю, - пожимает плечами Питер, - но у меня есть ты.
С годами их схватки становятся только жестче. Но Талия думает - лучше я, чем Джим, подкинувший Питеру дохлую мышь в школьный портфель. Лучше я, чем продавец в магазине, отказавшийся принимать обратно испорченные суши.
Каждый росчерк его когтей на ее теле спасает чьи-то жизни. На ней зарастет. У него - нечему срастаться.
- Ты не спрашивала, - глухо тянет Питер, с щелчком возвращая на место выбитое ей запястье, - почему у них со мной так получилось?
- Я не думаю, - отвечает Талия, убирая со своей шеи окровавленные пальцы; на месте недавнего надреза - гладкая, красноватая кожа, - что мама с отцом когда-нибудь это признают.
- Что признают? - допытывается до нее Питер, глаза у него - на мокром месте.
Талия протягивает ему руку, помогая подняться, смотрит на него долго, с нескрываемой грустью. Им проще драться, чем признать, что они в одной лодке, но в этот раз ей до черта надоедает с ним бороться. Она говорит, не отрывая прямого взгляда:
- Что тебя никогда не исправить.
А потом обнимает, сцепляя за его спиной ладони.
Игра перестает быть игрой, когда Питер возвращается домой, забравшись в комнату через окно, и гулко рыдает, стараясь проглатывать рвущиеся из горла вскрики. Талия слышит, потому что она, кажется, все свои инстинкты на него настроила; идет к нему, даже не думая стучаться.
Питер бледный и грязный, под засохшей темной землей на его одежде почти не разглядеть багровых пятен, но ей не надо видеть, она слишком хорошо знает, чем от него пахнет.
- Я, - начинает говорить Питер, но остаток фразы съедает, резко втягивая сквозь зубы воздух, - там…
- Я знаю, - прерывает его Талия, и если даже ее губы на мгновение вздрагивают, прежде чем она берет себя в руки, то он все равно не посмеет ей это припомнить.
- Что знаешь? - спрашивает он бесцветно, поворачивая к ней голову.
- Просто знаю, - морщится она делано, - знаю и не скажу.
Глаза у Питера медленно загораются бледно-синим, он снова судорожно вдыхает, вцепляясь когтями в свою простынь. Он смотрит на Талию с вызовом, с остатками обычной злости, но руки у него дрожат, тело его дрожит; он ждет ее ответа, и она вместо обид и оскорблений просто улыбается:
- Красиво, - хотя внутри у нее разгорается что-то, чему она не может дать названия. Что-то, чего она никогда к нему раньше не чувствовала (желание защитить, понимание своего; какая разница, что он и кто он, если он ее брат, после всех лет вражды - разве это не глупо?).
- Я знаю, - повторяет Талия и садится рядом, а он рассказывает ей - скупо, впервые жалея слов - что она прочитает завтра в газетах.
Талия возвращается под утро, еще грязнее, чем он, еще кровавее. Всего лишь три слишком наглых подростка, решивших броситься на оборотня с ножом.
Я-лучше-чем-ты, не произносит она, злясь на себя за то, что не может выкинуть из головы их дурацкое соревнование. Питер убил одного и ранил других. Талия нашла их раньше, чем они вызвали скорую.
Один-два.
- Я знаю, - говорит Питер и помогает ей умыться; у него больше не дрожат руки, он больше не испуган.
Талия обнимает его - крепче, чем она когда-либо признала бы, и они сидят в тишине, пытаясь свыкнуться с ощущением чужих отнятых жизней, прилипших к их пальцам. Талия думает - теперь-то все будет нормально. Талия думает - теперь им больше нельзя будет ссориться.
А через несколько часов ее глаза из голубых становятся красными.
- Авария, - сообщает шериф, неуклюже застыв на пороге, - машина взорвалась, скатившись с обрыва. Никто не выжил.
Питер бежит в лес, не сдерживая больше бесконечной своей ненависти.
Домой он не возвращается.
II
Мелисса идет по коридору, сжимая в руках ремешок сумки - она потертая и немного изношенная, но это единственное, что осталось у нее после смерти бабушки. Школьный психолог говорит, что это ее способ справиться с горем, но Мелисса, на самом деле, не чувствует горя. Ба уходит тихо, во сне, а долгие месяцы до этого она все повторяет, что смерти незачем страшиться, что она, в конце концов, заслужила хоть сколько-то покоя - видит Бог, она многое успела повидать за свою жизнь. Ба была далека от религии, но ей нравилось слово “бог”, напоминало ей о доме.
Мелисса не чувствует горя, Мелисса чувствует пустоту; психолог говорит, что грусть накатит позже.
Психолог говорит, что скорбеть об ушедших - это нормально. Что иногда нужно выговориться. Что нет ничего плохого, если тебе разрывает сердце.
Мелисса кивает ей и улыбается - она правда, правда чувствует себя нормально, хорошо спит ночами и все такое.
Но сумку она оставляет.
Ей хочется думать, что она - Мелисса, а не сумка - самое хорошее бабушкино наследие.
В этом она легко доходит до отчаяния, но быстро заставляет его забиться в душе подальше.
Кайл, на самом деле, не представляет из себя ничего особенного. Мелисса это знает, как и то, что у нее замирает сердце, когда он улыбается (у него ужасно нелепое лицо, он никогда не знает, что с ним сделать, корчит смешные рожи, пытается хмуриться; а потом растягивает губы - искренне, мимолетно, и морщинки у глаз собираются).
В младшей школе они сидят в разных концах класса; он ее иногда дразнит, подкидывает в рюкзак резиновых змей и лягушек. Мелисса делает вид, что пугается, уже тогда слишком привыкая к этим редким, смущенным его улыбкам. Его родители разводятся; а ей просто хочется, чтобы он хоть немножко почувствовал себя лучше.
В младшей школе девчонки - глупые, а парни - много о себе думают, так что они перестают общаться: Мелисса фыркает и смотрит пренебрежительно, Кайл грубит и курит за школой, чтобы казаться круче. Мелисса думает - это так по-детски. Ее подруги закатывают глаза и подкрашивают губы бесцветным блеском.
А потом - на первом курсе старшей школы - у Кайла чертовски плохо с математикой, а Мелиссе хочется занять себя хоть чем-то вечерами (школьный психолог говорит, что это - почти как сумка; что теперь ей физически необходимо о ком-то заботиться).
Родителям он не нравится.
Мелиссе шестнадцать, поэтому она решает считать их недовольство - одобрением.
В их школе есть Риччи - он капитан баскетбольной команды, отлично учится, не доставляет проблем, а еще у него итальянские корни. Ее лучшая подруга, Саманта, все время повторяет, как хорошо звучала бы его фамилия вместе с именем Мелиссы. Школьный психолог говорит, что Саманта так справляется с собственной влюбленностью, неуверенностью, ожиданием отказа; Мелисса думает, что, наверное, такие вещи не должны говорить детям школьные психологи.
Когда Сэм опять заводит разговор об этом, Мелисса отвечает ей, что фамилия Риччи - Гренадо - гораздо лучше смотрится рядом с Самантой. Совсем как те надписи, которыми исписаны все тетрадки ее подруги (раньше Мелисса этого не замечала). У Сэм красным неровно покрываются щеки, но она улыбается.
- Ты думаешь? - спрашивает она, и Мелисса кивает, беря в руки поднос с ланчем и покидая очередь. Сэм идет и щебечет сзади, но Мелисса ее почти не слушает.
Кайл подходит к их столику, неловко мнется рядом, прежде чем положить рядом с ее тарелкой большое красное яблоко.
- Это тебе, - он пытается казаться равнодушным, но его выдают пальцы, которыми он нервно перебирает в кармане, - спасибо, что помогаешь.
- Мне не сложно, - улыбается Мелисса, - мне нравится. Математика.
- Да, - неопределенно отвечает Кайл, отворачивается в сторону, а потом снова смотрит на нее и бросает будто бы невзначай, - классная сумка.
- Лузер, - авторитетно заявляет Саманта, когда убеждается, что он достаточно далеко, чтобы ее не услышать.
- Это старшая школа, - почему-то раздражается Мелисса, - мы все здесь лузеры.
Выходит злее, чем звучало в ее голове, но она не извиняется.
Она вообще теперь перестает извиняться.
- Я вас не спрашиваю, - огрызается она на родителей.
- Вы бы лучше себя полечили, - резко перебивает психолога.
- За собой следи, а не за другими, - грубит раскрасневшейся Саманте.
С Кайлом они впервые целуются на школьной стоянке, прижавшись к чужой машине. Мелисса знает еще тогда, что это плохо кончится, но она устала быть благоразумной.
Ну и что, что она чаще злится - это еще ничего не значит, она подросток, ей положено вести себя некрасиво.
Может, ей тоже много что не нравится: мамина лазанья, которую невозможно даже разрезать, вечное недовольство отца, нарушение психологом профессиональной этики, глупые школьные сплетни.
Может, ей не нравится, когда Кайл держит ее за талию, больно надавив пальцами, не нравится его машина, не нравится музыка, которую он слушает.
Может, ей и сам Кайл совсем не нравится, но она все еще помнит его, маленького, нелепого, все еще помнит, как смотрели на него учителя, вместо того, чтобы поддержать. Как смотрели на нее, когда вместо учебников и книжек она стала носить в школу слишком яркий, вызывающий макияж и музыкальные кассеты для Кайла.
Она правда не знает, почему продолжает каждый вечер с ним встречаться. Зачем садится в его машину, позволяет пальцами забираться вверх по ее коленке. Да даже улыбка у него - дурацкая.
Только теперь он редко улыбается.
- Милая, - ласково зовет ее мама, когда она хватает стоящую у порога сумку (все еще ту, бабушкину, только теперь она целиком покрыта цветастыми нашивками и черными маркерными надписями), собираясь уходить.
- Что? - спрашивает Мелисса, застегивая джинсовку; ей давно надоело слушать все эти беспокойные мамины ремарки, но послушная девочка в ней все еще не дает так просто уходить из дома, не попрощавшись.
- Мы не сердимся, - мягко отвечает мама; Мелисса застывает на месте, дергая вверх заевший язычок молнии, - пожалуйста, только вернись до одиннадцати.
- Может быть, - небрежно пожимает она плечами, не показывая, как холодит ей сердце от этой внезапной внимательности.
Ей давно надоело их нелепое противостояние, но она еще слишком цепляется за гордость, за желание оказаться хоть в этом правой, чтобы извиниться, начать вести себя, как раньше, без этой глупой подростковой озлобленности.
Она решает, что расстанется с Кайлом сегодня, садится в его машину, уворачиваясь от поцелуя и прижимаясь плечом к стеклу его развалюхи, лишь бы подальше от него оказаться.
Удивительно, как легко чувствовать омерзение к тому, кто еще несколько месяцев назад вызывал у тебя одним взглядом мурашки и тихое, светлое ощущение счастья.
- Что-то не так? - спрашивает он, раздраженно вжимая в пол педаль газа (они трогаются с места слишком резко - Кайл всегда непонятно куда торопится, будь то поездка до ближайшего драйв-ина или занятия любовью).
- Тебе показалось, - хмуро парирует Мелисса, сбрасывая босоножки и с ногами забираясь на сиденье.
Они заезжают на просторную стоянку, паркуясь рядом с ярко-красным седаном. На экране уже мелькают вступительные титры, но Кайлу плевать на кино, он откидывает кресло и тянет на себя Мелиссу, влажно и непристойно целуя ее в шею.
Она вырывается, царапая его ладони, шипит возмущенно, выскакивая из машины, как была, босая, мгновенно ощущая, как холодит кожу остывший за вечер асфальт.
- Да в чем твоя проблема? - выплевывает Кайл, высовываясь из окна.
- В тебе, - вскрикивает Мелисса и сама морщится от того, как по-девчоночьи истерично это прозвучало, - просто отвали.
- А домой?.. - тут же спрашивает Кайл (она видит на мгновение в нем то привлекательно детское, что так ее когда-то зацепило, но отмахивается от этой мысли, как от надоедливой мухи).
- Пешком дойду, - говорит она и добавляет ехидно, - отдай мне мою обувь.
- Подавишься, - обиженно тянет Кайл и ложится на откинутую спинку, закрывая изнутри все двери.
Мелисса ждет, когда он успокоится, перестанет ребячиться, но этого не происходит - он, кажется, думает, что она сама начнет к нему стучаться, проситься обратно.
- Придурок, - выдыхает Мелисса, сжимая в кулаки руки. Отсюда до дома три мили, и он слишком плохого о ней мнения, если решил, что она будет умолять, не придумав другого выхода.
Да она лучше ноги в кровь собьет, чем станет перед ним унижаться.
Мелисса слышит гудки чужих машин, доносящиеся ей в спину, когда уходит с территории кинотеатра, скрестив на груди руки и зло нахмурившись.
Сумка, яблоко, глупые россказни Саманты, бессмысленная болтовня психолога - все это в ней сжимается маленькой пружиной и выхлестывается наружу, впервые за последний год позволяя ей заплакать.
Вокруг темно и ни души, она бредет вдоль обочины, вздрагивая и выдыхая сквозь зубы, в очередной раз наступив на что-то босыми ступнями.
Глупо, глупо - ехать сюда было глупо, и с Кайлом встречаться, когда он ей даже не нравился, и родителям грубить, вести себя так резко и обидно. Глупо - уходить одной, ночью, без обуви, без какого-либо средства защитить себя. Удача помогает идиотам, но рядом с тихим пугающим лесом Мелиссе все меньше верится в это дурацкое утверждение.
Все случается очень быстро - она слышит какое-то движение за спиной, оборачивается резко, а потом грубая мужская ладонь зажимает ей рот, чтобы она не успела закричать. Мелисса кусает чужую руку, не раздумывая ни секунды, рвется вперед, только чтобы почувствовать, как что-то острое впивается под грудью. Боль не отрезвляет - только приносит еще больше страха, она падает на колени, и он прижимает ее сверху тяжестью, переворачивает на спину, задирая тонкую ткань майки.
Она видит сверкающие ярко-красным глаза, кажется, начинает кричать. Мужчина (в этой темноте она принимает его за демона) спускается ниже, не отпуская ее плечей, рвет, царапает кожу. Он припадает к оставленной им же ране, влажно ведет языком, задевает клыками - а потом вцепляется ими в ее живот, пронзая ледяным, нечеловеческим.
И это уже не больно, это - спасительно, ее сознание плывет, все вокруг темнеет еще больше. Чья-то тень мелькает впереди, срывает его с ее тела, швыряя на дорогу, Мелисса слышит рычание, визг, близкий к собачьему.
А потом приходит в себя в стерильной чистоте больнице.
III
- Доброе утро, - улыбается Талия, заходя на кухню. Никакой фальши, она расслаблена и спокойна, и ведет себя так, будто правда рада его видеть.
Питер смотрит на нее, трет глаза - он опять не спал всю ночь, ехал сюда с другого конца штата, чтобы, наконец, отдохнуть. Чашка кофе, все еще горячего, прозрачным дымком испаряющегося к верхуу, не вызывает ничего, кроме омерзения. Солнце слепит через окна - в этом уюте ему едва ли находится место.
Как и в их жизни, но Талия упорно продолжает настаивать, что ему нужно быть рядом с семьей. Рядом с ней. Боится, что он снова сорвется (это не злит как раньше; так, вызывает легкую досаду).
- Доброе, - отвечает он, поморщившись, - ты рано встала.
- Очень смешно, братец, - отзывается она, наливая воду в чайник, - сегодня выходной, детям никуда не надо. Можно и отстрочить неизбежное пробуждение.
- Где Брайан? - спрашивает Питер, не из любопытства, просто муж сестры - гражданский, господи, сколько лет еще пройдет, прежде чем они поженятся по-нормальному - его крепко недолюбливает. Питер не знает, что такого рассказала ему Талия, не задает лишних вопросов, но предпочитает не задерживаться здесь, когда он дома. Ему не особо следует находиться в напряженной обстановке, как говорит психолог. Проблемы с гневом. Проблемы с моралью.
Зато детям он нравится.
- Уехал в Техас по делам, - успокаивает его Талия, - его не будет до следующего воскресенья.
- Замечательно, - расслабляется Питер, - то дело, которое ты мне поручила…
- ...прекрасно подождет до завтра, - мягко перебивает Талия. Питер не уверен, что раздражает больше - ее деланное дружелюбие сейчас или неприкрытая ненависть раньше, когда они еще были подростками. С ненавистью он хотя бы умел справляться.
- Я ехал сюда, не останавливаясь на ночь, не для того, чтобы мы это откладывали, - злится он; честно пытается злиться, но какой в этом смысл, когда тебе не дают отдачи?
- Ты ехал сюда так быстро из-за того, что ненавидишь бывать вне дома, - отвечает Талия, и в ее тоне проскальзывают прежние жесткие нотки, - мы это обсуждали, Питер.
- Насколько я помню, это было одностороннее решение, - скалится он и отставляет в сторону кружку, чувствуя накатившее отвращение к этому запаху. А потом выдыхает, откидывается на спинку стула, улыбаясь неправдоподобно, и говорит, - ладно, дорогая. Пусть будет по-твоему.
Они больше не соревнуются, кто из них лучше, это давно в прошлом. Теперь у Питера есть другие вещи для игр - например, ее чувство вины, что теперь он вынужден ей подчиняться. Не хочет, не собирается, но все равно возвращается раз за разом и играет в послушного члена стаи, прекрасно зная, как царапает это по ее нервам.
Все для тебя, дорогая сестрица. Ты никогда не забудешь, какой ценой тебе достались красные глазки.
Лицо Талии - как бесцветное лицо манекена, непроницаемо, неприступно. Ему не нужно вглядываться, чтобы увидеть, что на самом деле она думает в моменты вроде этого. Питер знает наизусть все ее слабые места, и он никогда не был слишком добр, чтобы оставить ее в покое.
И все же, она позволяет ему возвращаться. Даже если немного громче, чем надо, хлопает дверцей шкафчика, в очередной раз вспомнив, почему они теперь так редко общаются.
- Я иду спать, - сообщает он, поднимаясь на ноги и стягивая с плеч пропахшую дымом кожанку, небрежно бросает ее на спинку стула, решив, что достаточно потрепал ей нервы с утра (у него целая неделя, чтобы продолжить).
- Не разбуди детей, - просит Талия, заваривая себе чай и даже не думая на него оглядываться, - у Дерека опять всю ночь были кошмары.
- Тогда он не проснется, даже если я включу свои новые пластинки с металлом, - уже в дверях ухмыляется Питер, - тебе бы послушать. Улетные ритмы.
Талия ничего не отвечает, лишь глаза закатывает. Все это так нелепо и не похоже на то, в чем он привык существовать, что Питер может только давить досаду и напоминать себе - вот это правила, которых надо придерживаться. Правила, из-за которых даже у него выйдет казаться нормальным.
У Талии давно есть семья, двое детей, требующих к себе ее заботы. А Питеру двадцать два, но вся ее жизнь до сих пор крутится вокруг того, чтобы помочь ему хотя бы немного не выделяться.
Лучше бы она умерла тогда с родителями, думает Питер, поднимаясь наверх.
Он ненавидит себя (и ее) за то, что чувствует себя плохо из-за подобных мыслей. Их отношения работают в оба конца, от этого так просто не избавиться (да он и не пытается избавляться, слишком страшно, слишком жутко взглянуть в себя без ее спасительной человечности).
Дерек дергается во сне, мажет открытым ртом по подушке, и Питер тихо закрывает дверь в его комнату, проходя мимо. Лора сонно смотрит на него, едва приоткрыв глаза, не понимая, кажется, действительно ли он приехал, или ей это просто снится.
От Питера пахнет огнем, кровью и выпивкой, и последнее место, где он бы чувствовал себя уместно - дом Талии, со всем этим солнцем, спокойствием и уютом.
Но это - его теперешняя реальность.
Он ложится на кровать Талии не раздеваясь, зарывается лицом в подушку, втягивая носом ее запах. Когда он закрывает глаза, то видит под веками лишь черную пустоту. Сумасшедшим вроде него сны не снятся.
- Какое сегодня число? - спрашивает Питер, без энтузиазма помешивая ложкой хлопья (кукурузно-медовые, Лора их просто обожает; скрипит на зубах от сладости).
- Зачем ты спрашиваешь? - отзывается Талия, - у тебя нет работы, нет обязательств, нет своего дома, счетов, по которым нужно платить.
- Жизни у меня тоже нет, сестрица? - хмыкает Питер, не поддаваясь этой издевке. Это вообще легко оказывается, если попробовать - не поддаваться. И куда действеннее, чем пытаться разорвать ее на части.
Вот и сейчас она дергает уголком губ, прежде чем улыбнуться ему ласково и ответить:
- Я знаю все о твоей жизни, братец. В конце концов, это на моей шее ты так настойчиво сидишь.
- В следующий раз, когда решишь поиграть в обыкновенную семью с обыкновенными потребностями, Талия, отправь своего Брайана разведывать обстановку в Оклахоме, - усмехается Питер жестко, - пусть узнает, на что способны оборотни, не придерживающиеся вегетарианской диеты.
- Я же не сказала, что мне это не нравится, - говорит Талия и отворачивается.
- Нет, - повторяет за ней Питер, чувствуя нарастающее внутри удовольствие, - не сказала.
На самом деле, ты чертовски боишься, что когда-нибудь я повзрослею, не произносит Питер. И перестану в тебе нуждаться.
На самом деле, он сам этого чертовски боится.
Число она ему так и не называет.
Дереку четыре, когда он начинает обращаться. Питер не отходит от него ни на шаг, раздражая Брайана, завороженно и жадно наблюдая, как из маленьких детских ногтей начинают прорезаться острые, твердые как сталь когти. Обнимает его, шепчет, что все будет в порядке, вдруг замечая в племяннике что-то большее, чем надоедливого мелкого ребенка.
Наверное, это из-за звериных инстинктов, которые у него куда сильнее человечьих, но постепенное, первое обращение нового оборотня кажется ему самым прекрасным зрелищем на всем белом свете. Пусть даже Дереку больно, и он так же, как и маленький Питер, не понимает, что с ним происходит - нет, не пусть, а поэтому - Питер просто не может оставить его в покое.
- С тобой будет иначе, малец, - обещает он ему перед тем, как уложить спать. Выходит не ласково, а зло и отчаянно.
- Не ревнуй, солнышко, - бросает Питер Талии, выходя из детской, - это естественный ход событий.
- Это мой ребенок, - отвечает она, скрестив на груди руки. Смотрит на него, не отрываясь, провожает взглядом до гостевой комнаты, давно превратившейся в комнату Питера.
Питер чувствует, что внутри нее все эмоции, которые она себе запрещала показывать, вся ложь, все сомнения - нарастают и готовятся взорваться. Она любит его, это то дерьмо, от которого никому из них не избавиться, но в их отношениях слишком много всего, что сложно назвать нормальным.
И ненависть, презрение, страх - лишь немногие грани ее любви, которые Питер ощущает прилипшими к своей коже после каждого ее прямого взгляда.
В детстве им хвалились, как хорошим трофеем, позже - отказывались замечать. Талия же талантливо и тщательно превратила его в паршивую овцу. Из тех, что держат при себе из жалости, из-за “ну куда же еще он пойдет”, великодушно позволяя быть рядом. Расплата за все злые слова, за все их драки. За то, что Питер заставил ее повзрослеть слишком быстро. За то, что он не дал ей выбора, бесцеремонно залезая к ней в душу и переворачивая там все так, что и выправить-то теперь невозможно.
Это было весело, пока он был беспомощен, был незаметным, раздражающим приложением к ее идеальной жизни.
А теперь Питер, как чертов сорняк, вцепился в ее семью. И если все так останется, Талия знает, он не сможет все не уничтожить.
- Дюкалион просит помощи на Восточном совете, - говорит она, застывая в проеме его комнаты и прижимаясь плечом к дверному косяку, - я не могу поехать.
- Я останусь с детьми, - предлагает Питер, - не хочу лишать его удовольствия смотреть на тебя влюбленным взглядом.
- Нет, - отрезает Талия, и Питер подрывается с кровати, не успев задуматься, почувствовав от нее угрозу. Она сверкает на него глазами, обнажая клыки, заставляя застыть там, где он стоит.
Питер вдруг понимает, что где-то внутри давно перестал беспрекословно ей подчиняться. Она чувствует это тоже, не обращаясь обратно. Они оба знают причину - Питер был паразитом, ему необходимо было быть к кому-то привязанным.
- Ты ни на шаг не подойдешь к нему больше, - тихо, но твердо говорит ему Талия.
Питер рычит, с трудом удерживая себя на месте.
- Можешь издеваться надо мной - сколько тебе угодно, - продолжает Талия с той же спокойной, немного обреченной решимостью, - можешь залезать в мою голову, заполнять ее своей чертовой грязью. Но если я еще хоть раз увижу тебя рядом со своим ребенком, рядом с любым из них, я вырву тебе глотку и сожру твое сердце.
- Что же, - кивает Питер, выдыхает с присвистом, заставляя себя утихомириться, - ты не смогла играть в добрую сестренку так уж долго, а?
- Ты - чудовище, братец, - отвечает Талия, улыбаясь, внутри нее будто расцветает забытое довольное спокойствие, - пора перестать отрицать очевидное.
- Зато теперь ты сможешь говорить, что попыталась, - усмехается Питер. Держать лицо сложнее, чем раньше, наверное потому, что это кажется ему предательством. Сердце бьется так быстро, что скоро проломит его ребра.
Талия смотрит непроницаемо, и Питеру хочется сильнее, чем остаться, того, чтобы ей сейчас было так же больно. Чтобы хотелось выцарапать из себя все нутро и больше никогда, никогда не чувствовать.
- Позвони мне, как закончишь на востоке, - говорит она после недолгого молчания.
Питер собирает свои вещи, быстро и неаккуратно кидает их в сумку, не встречается с ней взглядом. На него накатывает отвращение, когда он думает, как долго он позволял ей себя использовать только ради того, чтобы у них хотя бы что-то сработало.
- Эй, - спрашивает он едко, застыв рядом с ней в дверном проеме и наклонившись к ее уху, - скажи мне, солнышко, - накрывает рукой ее ладонь, переплетая на мгновение их пальцы, - кого из нас ты ревновала?
- Убирайся, - бесцветно отвечает Талия, царапая его ногтями по ладони.
Питер подается к ней ближе, делая вид, что хочет что-то еще сказать, а потом резко отстраняется, начиная смеяться.
Талия выглядит так, будто ее ударили, когда он спускается по лестнице и хлопает входной дверью.
IV
Четыре года назад.
Мелисса чувствует себя смертельно уставшей - с того момента, как она очнулась, ее не оставляли в покое. Родители зашли первыми; мама суетилась и бормотала, отец же просто смотрел на Мелиссу, и ему не надо было ничего говорить, чтобы она поняла, о чем он думает. Сжатые губы, нескрываемая ярость во взгляде - ублюдку, напавшему на нее, очень повезло, что он уже скончался. Впрочем, если бы отец мог, то он убил бы его еще раз, наплевав на все законы.
- Пожалуйста, - просит Мелисса, - я рада, что вы здесь, но меня все еще мутит, и, господи, мама, ты так мельтешишь. Со мной все в порядке, правда.
Отец целует ее в висок и утягивает маму из палаты, говоря, что Мелиссе нужен отдых. Мелисса знает, что они останутся в больнице и никуда не поедут, но пока их нет, ей проще справиться с произошедшим. Она слишком боится, что сорвется на их глазах, она и так слишком много заставляла родных беспокоиться в последнее время.
Ей страшно, но она запирает этот страх и терпит, терпит, ждет, пока останется наконец одна.
После родителей приходят офицеры полиции, задают ей вопросы. Как он выглядел, был ли он один. Они не спрашивают, что он сделал - это им уже рассказали врачи, и в глазах их сейчас то же выражение, как и у отца, только более блеклое. Они и не такое повидали.
Мелисса говорит - ростом чуть выше меня. Большие руки. И глаза у него будто бы светились. Мелисса спрашивает - разве вы его не нашли? Мелисса говорит - я слышала, как он кричал. Там был еще кто-то. Я думала, он умер.
Офицеры переглядываются напряженно, разом теряя свое сочувствие. Нет, говорят они. Мы никого не нашли.
Мелисса кивает им, когда они уходят, а потом прижимает ко рту ладони, справляясь с резко накатившей паникой. Не сейчас; ее услышат, ее привяжут к постели, вколют ей успокоительное; она не хочет спать, она не хочет быть сумасшедшей, с ней все в порядке, он не трогал ее, не изнасиловал, он просто… Мелисса смотрит вниз, вспоминая укус, вспоминая влажное движение его языка. К горлу подкатывает комок, ее начинает тошнить.
Пальцы дрожат, когда она дотрагивается до живота через больничную робу. Кожа кажется ей гладкой, и она судорожно комкает ткань, оттягивая ее в сторону, и всматривается в хирургические швы, стягивающие ровную, неповрежденную кожу.
Дверь палаты резко открывается, и Мелисса вздрагивает, быстро расправляя робу и оглядываясь в сторону вошедшего.
- Привет, - улыбается ей темноволосая девушка, которая кажется ей смутно знакомой.
- Привет, - осторожно отвечает Мелисса, - ты?..
- ...твоя давняя подруга, Талия, - подсказывает девушка и закрывает за собой дверь, разом становясь серьезней, - вчерашнее нападение. Я была там.
- О чем ты? - холодеет Мелисса, сжимая в руках простынь.
- Твой укус, он ведь зажил? - отвечает вопросом Талия.
Мелисса кивает. Талия подходит ближе, предостерегающе касается ее пальцев.
- Пожалуйста, не пугайся, - говорит она, - мне нужно посмотреть на твои глаза.
А потом впивается когтями в ее кожу.
Кайл ждет ее около больницы с цветами, лицо у него осунувшееся и бледное, выглядит жалко. Мелисса и думать про него забыла, со всей этой суетой вокруг себя. Врачи никак не могли понять, почему ее рана зажила так быстро, но она не собиралась им рассказывать. Талия доходчиво объяснила ей, почему этого делать не стоит.
Мелисса вспомнила, где она ее видела - они с братом учились классом выше, но в последнее время их было почти не видно. Их родители погибли в автомобильной катастрофе год назад, и брат сбежал, вернувшись только через несколько месяцев.
Нет, ответила Мелисса вернувшимся к ней офицерам, когда они снова спросили, действительно ли она видела, как напавшего на нее человека кто-то убил.
Она ничего не видела. Это просто слабость после пережитой травмы.
Кайл провожает ее до машины родителей, виновато молчит, так очевидно злясь на себя и на нее - за то, что она не дает ему никаких подсказок, как следует вести себя теперь. Мелисса вспоминает, что не успела сказать ему, что они расстаются. Но это сейчас и не важно.
- Мне жаль, - произносит наконец Кайл и протягивает ей букет, отворачиваясь.
- Позвони мне через неделю, - просит Мелисса, не трогая цветы, и садится в машину.
Отец включает ее любимую группу, а мама молчит всю дорогу.
Мелисса про себя отмечает, что надо будет спросить у психолога, почему только после чего-то ужасного близкие ей люди начинают вести себя так, будто они ее любят.
Они встречаются с Талией раз в неделю, в ее доме. Немного странно приходить к ней в гости - она лишь на год старше, но живет там совсем одна, и все время кажется, что сейчас появится еще кто-то, но комнаты пустуют, и кроме них двоих никто не издает никакого шума. Мелисса впитывает информацию быстро, у нее отлично с контролем. Ей даже не нужен якорь - по крайней мере, она не совсем понимает, что становится для нее якорем, но ей даже слишком просто удается остановить обращение, лишь захотев этого. Мелисса старается не показывать, как ей чертовски страшно, и это работает.
В школе все осторожны, а Саманта снова с ней разговаривает (только рядом теперь всегда этот придурок Риччи, который рот на замке держать не умеет). Жизнь Мелиссы будто бы совсем не меняется и, в то же время, оказывается четко расчерчена до и после.
Школьный психолог встречает ее как давнюю знакомую, аккуратно и осторожно помогая ей преодолеть все ее травмы после насилия (Мелисса не убеждает ее в том, что ей не нужна помощь; она сама перестает так считать, снова проснувшись ночью от леденящего душу кошмара).
Просто ей кажется, что она сильная, а раз так, то сама может со всем справиться. А если не выйдет, то Талия всегда будет рядом, чтобы покончить с ней - в их случайной дружбе нет места сентиментальности. Мелисса и сама видела, на себе почувствовала, на что способны сорвавшиеся оборотни.
Есть только одна проблема - тот, напавший на нее, был последним из своей стаи. Глаза Мелиссы, когда она обращалась, подсвечивались красным.
Талия что-то говорит об ответственности, о силе, а Мелисса не знает, как сказать ей, что ее ни первое, ни второе нисколько не волнуют. Она не просила этого, а значит - никаких обязательств.
Мелисса срывается ровно четыре раза, но ей хватает силы воли делать это там, где никто не увидит. Разбивает зеркало в ванной, сминает дверцу шкафчика в раздевалке, когда там пусто, и все на поле смотрят игру.
- Слушай, - улыбается она Талии, когда проходит четыре месяца; впереди выпускной и жизнь по-взрослому, - ты милая. И я ценю все, что ты для меня сделала. Но я в этом больше не участвую.
- Что? - спрашивает Талия, подняв брови. Едва заметные веснушки на ее лице смешно дергаются, когда она это делает.
- Я себя контролирую, - отвечает Мелисса, - я не хочу никого съесть, распотрошить и вывернуть наизнанку. Я выхожу из игры. Спасибо и все такое.
- Это так не делается, - произносит Талия, щурит глаза опасно.
- А я и не из вашего мира, - говорит Мелисса все так же спокойно.
Ей хочется по-детски прибавить “попробуй останови меня”, но Талия сильнее ее в несколько раз и привыкла ко всему этому с рождения.
Поэтому она просто берет сумку и уходит, аккуратно закрывая за собой дверь.
Талия кривит губы на прощание, но не делает ничего, чтобы задержать ее.
Мелисса думает, что у Талии плохо с доверием. Что она цеплялась за Мелиссу, потому что у нее проблемы в отношениях с братом. Мелисса чувствует себя почти плохо, бросая ее, но она давно запретила себе привязываться не к тем людям.
Она, наверное, слишком легко убирает их из своей жизни для семнадцатилетней, но это просто раннее взросление.
Вот только Кайлу она дает второй шанс, и ее платье на выпускном - небесно-голубого цвета, она собирает волосы красивыми перламутровыми шпильками и наконец надевает те туфли, которые оставила ей бабушка.
На танцах она веселится, пьет пунш и четко понимает, что не позволит ничему разрушить то будущее, которое она себе приготовила.
Талия с братом стоит на парковке, когда они с Кайлом выходят из школы. Мелисса смеется, тянет его за собой, случайно встречаясь с Талией взглядом. Та смотрит на нее недолго, а потом снова поворачивается к брату, возвращаясь к их разговору.
Мелисса чувствует, как на мгновение внутри снова расцветает то подростковое желание взбунтоваться, от которого, как ей казалось, она уже успела избавиться.
Но она не думает об этом. У нее отлично получается не думать.
V
Питер отходит в сторону, вытирая губы тыльной стороной ладони, сплевывает. Тварь лежит на прожженной земле, сухая, костлявая, все еще дергается. Лапа, покрытая скомканной белой шерстью, валяется рядом, из нее торчит кость и рваные остатки мышц (во рту все съеживается, когда он вцепляется в нее пастью, горько, тошно, с привкусом гнили).
- Кончай его, - кивает ему Эннис, с суеверным ужасом вглядываясь в развалившегося на земле вендиго - тот успел сожрать троих из его стаи и несколько мирных туристов, прежде чем они загнали его в ловушку.
Бледная, перепуганная девушка протягивает Питеру канистру с бензином, и он заливает им сверху едва шевелящуюся тушу, ветвистые рога, облезающие по краям стружкой. Острый запах бьет в ноздри, спасительно перекрывая повисший над полумертвым вендиго смрад. Питер чиркает спичкой, бросая ее сверху, и тварь занимается пламенем. Лапа, съежившаяся недалеко от разгоревшегося пожара, в последний раз разжимается и тускнеет, шерсть отпадает клочьями, обнажая когда-то человеческую руку, спрятанную под слоями гниющей плоти.
Питер морщится и подпинывает ее носком ботинка в сторону огня (вспыхивает, как сухая трава, мгновенно). Ему кажется, что он может различить в пламени черты лица бывшего вендиго, но он смахивает с глаз это видение, раздраженно отворачиваясь. Все еще хочется выблеваться, саднит укушенное плечо - мирное собрание, много раз мирное.
- Спасибо, - говорит Эннис и, посомневавшись, треплет его за плечо.
Питер заставляет себя не стряхнуть его руку и улыбнуться в ответ - Талии не понравится, если он будет грубить ее союзникам. Они слишком долго выстраивали эти связи, чтобы Питер несколькими словами все похерил.
Он это знает - и все же. Его устраивало знакомство с вендиго лишь по страницам бестиария. Приглашать представителя чужой стаи, не предупреждая его о масштабе проблемы, кажется ему моветоном.
Эннису чертовски не достает элементарной вежливости, если подумать.
- Да вы мне выбора не оставили, - нейтрально отзывается он, не прекращая улыбаться, прекрасно понимая, что эти слова можно понять двояко. Но пока он не язвит без скрытых смыслов, Эннису будет не до чего докопаться.
Они возвращаются к разбитому неподалеку лагерю, откуда их выгнала появившаяся из темноты тварь. Эннис был так добр, что объяснил ему детали уже по дороге, заодно уточнив - чертовски вовремя - знает ли Питер, как справиться с этой напастью.
Питер знал. Талия будет так должна ему за все это.
Угли в костре едва тлеют, все вокруг похоже на поле боя - вещи раскиданы, плед обуглен и затоптан. Питер хватает свою сумку, салютуя Эннису на прощание.
- У вас все? - спрашивает он, искренне надеясь, что ответ будет положителен.
- Еще раз спасибо, - подтверждает Эннис и прижимает к себе все еще дрожащую от страха девицу.
Питер думает о том, что, несмотря на угрожающие масштабы, Эннис всегда кажется безобидным. Если только кто-то не трогает его стаю - сегодняшней ночью Питер был рад, что разъяренный, оскалившийся Эннис, несущийся сквозь деревья, играл на одной с ним стороне.
Рана снова дает о себе знать, когда он садится в припаркованную у дороги машину - края остро щиплет, и они не страстаются.
- Дерьмо, - выругивается Питер, стягивает их пальцами, закусив губу от резкой боли. Сплевывает на свободную руку, смазывая укус слюной. Становится еще больнее, но это единственное, что сейчас поможет.
- Сраный Эннис, - с чувством продолжает Питер, - сраный Айдахо.
На самом деле, он не особо-то и злится, адреналин погони все еще стучит в висках, и нет ничего, что нравилось бы ему больше, чем ощущать, как рвется чья-то плоть под клыками.
Он репетирует для Талии - ровно столько ненависти, чтобы ей понравилось.
Питер - чертовски послушный оборотень.
Лора сидит на качели, свесив вниз ноги, Питер качает ее лениво, вслушиваясь в звуки окружающего их леса.
- Знаешь, почему нельзя говорить с незнакомцами? - задает он ей вопрос, подталкивая вперед чуть сильнее.
- Потому что это опасно, - отзывается Лора.
Ей двенадцать, но девчонки в их семье всегда быстро взрослеют - она так похожа на Талию, что Питера это завораживает. Он забрал ее из школы, предложив прогуляться до детской площадки, которую нашел в заповеднике. Они теперь часто проводили время вместе - Талия была слишком занята созданием альянса, и у нее не было времени, чтобы о Питере беспокоиться.
Питер цепляется за это так жадно, что следовало бы задуматься, а Лора не возражает - она просто ничего о нем не знает, да и дома ей оставаться безумно надоело.
- Почему опасно? - спрашивает Питер; он все еще помнит, с какой ненавистью смотрела на него сестра, когда обещала убить его, если он подойдет к ее детям, и это придает этим редким встречам особое удовольствие.
- Мне могут сделать больно, - равнодушно отвечает Лора, спрыгивая на землю и подходя к металлической карусели.
Питер идет за ней, ждет, пока она усядется, а потом раскручивает карусель, все так же аккуратно, осторожно. Ему кажется, что если Талия узнает, как хорошо он справляется, то снимет свое табу. Проникнется его родительскими качествами.
- Неверно, - говорит он Лоре, и она смотрит на него вопросительно, а потом продолжает, усмехнувшись, - это опасно для незнакомцев. Но, если хочешь, я научу тебя прятать трупы.
Скорее, Талия оторвет ему голову. Но у Питера всегда было плохо со стоп-механизмами.
Он с трудом уворачивается от пули, закрывая собой Лору, и из-за дерева недолгое время спустя показывается охотник.
Лора стоит рядом, поправляя смявшееся платье, когда Питер вытаскивает окровавленную руку из тела мертвого уже мудака. Капли крови попадают на серый подол. Питер хочет извиниться, Питер хочет сказать - малышка, мы с охотником просто пошутили.
Но еще больше он хочет, чтобы она посмотрела, как он отделяет от тела конечности. Он больной ублюдок, но это ничего - он так долго жил с этим, что научился себя контролировать.
Поэтому он отводит Лору домой, наливает ей горячего ягодного чая, прежде чем вернуться на поляну.
Лора не произносит ни слова за всю неделю - Талия рассказывает ему об этом, смятенная и испуганная. А потом ее дочь начинает говорить, не останавливаясь, взахлеб, обо всем том, что она увидела.
Питер сидит у дома Талии, прижимаясь спиной к крыльцу, и делает все, чтобы не встречаться с ней взглядом.
Ноет плечо от давно забытой, заросшей раны.
Талия уводит его в лес и бьет под дых, бьет по лицу, вцепляется когтями в шею, впервые за тринадцать лет позволяя себе распустить руки. Питер терпит, молчит, лежит, скорчившись на жухлой отсыревшей листве, до самого рассвета не двигаясь с места.
Головные боли начинают преследовать его позже.
- Какое сегодня число? - спрашивает Питер, ссутулившись на кухонном стуле. Талия смотрит на него утомленно, раздраженно даже, но ничего не отвечает.
- Какое число? - повторяет Питер с нажимом, сдавливая пальцами до треска деревянную поверхность стола. Злость стучит в висках, барабанным боем отдается в голову, он хочет заглушить это, заглушить боль, заглушить ярость, он слишком отвык чувствовать так остро, годами загоняя эмоции подальше.
Талия поворачивается, опираясь руками о стол, выпускает когти.
- Убирайся из моего дома, - шипит она, и это еще сильнее бьет по его оголенным нервам.
Они не разговаривали месяц, и Питер не знает, как просить у нее помощи.
Поэтому он просто ухмыляется, с грохотом опрокидывая стул, на котором он сидел всего мгновение назад.
В его съемной квартире пахнет пылью, блевотиной и стухшими комнатными растениями.
Он расчесывает до крови незаживающие царапины на руках, швыряет в стены вещи и оставшуюся целой посуду, воет, не скрываясь, от бессилия и отчаяния.
Питеру нужно быть к Талии ближе, он ни черта не знает, что с ним происходит, но он так облажался, что сестра его к себе больше не подпустит.
- Заткни свой рот, - кричит Талия; лицо ее обезображено злостью, он никогда ее такой не видел. От этого трясет, хочется схватить ее и заставить умолкнуть.
Питер не спал нормально уже несколько недель, но ее это сейчас не волнует. Его знобит, бьет лихорадкой уставшее измученное тело, но он все равно старается оскалиться, показать ей, какого черта - еще никогда так остро не давило на самолюбие ее кровью обретенное право командовать.
- Я же сказал, мне жаль, - выдыхает он сквозь зубы, с трудом не срываясь на крик, - это произошло несколько месяцев назад, Лора в порядке; а знаешь, что было бы с ней, если бы я не убил того парня?
- Прекрати придумывать себе оправдывания, - выплевывает Талия.
Питер делает шаг назад, скорее по инерции, смотрит на нее устало и вдруг резко закатывает рукава рубашки до локтя, показывая ей воспаленные, краснеющие раны.
- Мне нужна помощь, черт тебя дери, - злится он, жмурится, пытаясь совладать с охватившей тело дрожью, но снова проваливается.
- Тебе нужно сдохнуть, - искренне желает ему Талия и закрывает дверь.
Ее муж, Брайан, сидит в гостиной, покрытый синяками и неглубокими царапинами (он назвал Питера падалью, когда они пересеклись на заправке; Питер приволок его сюда, вовремя опомнившись).
Видишь, говорит он Талии, без тебя у меня не получается. Видишь, на что я способен? А потом долго, бессвязно просит ее перестать, успокоиться, сказать ему, что все будет нормально, что он не теряет счет времени, что у него нет провалов в памяти. Что он никого не убивает, потому что он может, потому что это - единственное, чего ему хочется, когда он находится в сознании.
Питер умоляет, забыв о гордости, он твердит - пожалуйста, милая, Талия, это серьезно, я - серьезно.
А она кричит на него, и впервые в ненависти в ее взгляде нет ничего теплого, и Питер кусает свою ладонь, провожая ее взглядом, он так истощен, что не может сдерживать ни единого слова, продолжает бормотать, даже когда она уходит.
А потом всхлипывает, тихо, скомканно.
Пожалуйста, шепчет он, нет ничего хуже одиночества, ему некого донимать, поэтому он принялся за себя, и это больно, Талия, больно.
Питер пробует наркотики - кажется, его метаболизм тоже замедлился, потому что он получает хотя бы несколько часов забытья.
А потом все начинается по новой.
Ему так плохо, что кажется, что все это не происходит, или наоборот - происходит одновременно. Он теряет способность строить логические цепочки, отличать причину от следствия.
Он больше не понимает, в каком мгновении он теперь находится.
продолжение в комментариях
@темы: Фик, Стайлз Стилински, Дерек Хейл, Скотт МакКол, Питер Хейл, Лора Хейл, Мелисса МакКол, Талия Хейл, Реверс 2013-2014, Миди, Рисунок, R
-
-
04.03.2014 в 22:48VI
- Привет, - улыбается Талия, застывая у молочных продуктов с йогуртом в руках.
Мелисса оглядывается на нее устало, но отвечает улыбкой - у глаз собираются уютные морщинки, когда она это делает. Она только что отработала полную смену и, наконец вырвавшись из госпиталя, заехала по пути домой в супермаркет, чтобы купить еды себе и Скотту.
- Как дела у Коры? - спрашивает она с искренним интересом - младшую дочку Талии недавно привозили в больницу на скорой с расстройством желудка; Мелисса сама взялась за ней ухаживать, сразу узнав симптомы отравления аконитом (Дерек заставил съесть на спор, наверняка получив потом нагоняй от матери).
- Лучше, - отзывается Талия, - больше не будет тянуть в рот всякую дрянь, слушаясь старшего братца.
- Ты плохо знаешь своих детей, - смеется Мелисса, - я уверена, они скоро придумают что-то новенькое.
- Я слишком хорошо их знаю, - хмуро говорит Талия и закатывает глаза, - а как Скотт?
- У него не такое крепкое здоровье, - отвечает Мелисса; из ее голоса уходит всякое тепло, когда она это произносит.
Ей до сих пор кажется немного сюрреалистичным то, как они с Талией теперь общаются. Две матери-наседки, так, будто это нормально. Время многое меняет, но Мелисса не обманывает себя, хорошо понимая, что все это - лишь умело выстроенная иллюзия. Им никогда не быть подругами, слишком много нелицеприятного прошлого связывало их между собой.
Талия изображает из себя обеспокоенную американскую мамочку, активно участвуя в жизни города, появляясь на каждом школьном собрании, заводя все новые поверхностные знакомства, чтобы лучше вписываться.
Мелисса живет с нелюбимым мужем, больным астмой сыном, а общественный долг отдавает своей работой в больнице. Это то, чего она добивалась - своей собственной жизни, но каждый раз, когда она видит Талию, накатывает понимание, что все сложилось не так, как она задумывала.
Что, может, она сражалась не за то, за что стоило сражаться.
Эти мысли уходят из ее головы, едва она приходит домой, и Скотт встречает ее в дверях, обнимая (он уже почти вымахал ей по плечи, мальчишки так быстро взрослеют).
Она знает, что Талия следит за ней, ждет, когда она оступится. Выпячивает свое семейное счастье, просто чтобы показать, что даже у нее, со всеми ее тайнами, получается лучше, чем у Мелиссы.
Мелисса бы злилась, но она давно переросла такие сильные чувства. Она даже не ощущает досады - только усталость, четкое ощущение какой-то конечной точки, в которой она застряла.
Работа, дом, постоянные ссоры с Кайлом - он пил все чаще, отказываясь признавать, что стал зависимым; и Скотт, который не должен наблюдать за ними - нельзя смотреть на такое детям, - но все равно все видит.
И Талия - мягкая, уверенная, спокойная; Мелисса видела ее мужа, ждущего у входа, чтобы подхватить пакеты с продуктами, сидящего в машине Дерека, хмуро разглядывающего парковку.
Каждая деталь чужой жизни известна им обеим, потому что они не могут просто взять и оставить друг друга в покое.
Но на людях они - дружелюбные старые знакомые.
Мелисса машет ей на прощание и идет взвешивать яблоки.
- В чем твоя проблема? - спрашивает Кайл, громко хлопая по стене ладонью. Мелисса вздрагивает, отходя назад - не столько потому, что ей страшно, сколько потому, что тошно, и так он будет чувствовать себя еще хуже.
Было время, когда все было в порядке - они каждые выходные ездили куда-нибудь с палатками, проводили семейные ужины, Кайл играл со Скоттом, когда ее не было дома, часто улыбался.
Было время, когда Мелисса еще верила, что этот брак сработает, и теперь она не может вспомнить, когда все пошло наперекосяк.
Может, когда он запил, утверждая, что так он справляется со стрессом на работе. Может, когда стало слишком заметно, что его амбиции, так никогда и не удовлетворенные, мешают ему наслаждаться жизнью. Или тогда, когда ему надоел собственный сын, и они начали считать каждую копейку, ругаться по мелочам, спать в разных комнатах.
Вот только Кайл был уверен - все из-за того, что Мелисса стала слишком много работать. Что она никогда по-настоящему его не любила. Ее проблема в том, что она все еще не решается сказать ему это вслух, заставляя его метаться и пытаться понять, чего он стоит в этой семье.
Они познакомились так давно, что жить с ним стало привычкой. Раньше Мелиссе было его жалко, а иногда с ним - уютно. Теперь она чувствовала тошноту, глядя на его лицо, слушая его крики.
Это нечестно - обманывать его. Он знает, что больше ей не нужен, что он не справился ни с одной порученной ему обязанностью.
Можно быть вместе и не любить друг друга, но сейчас, в очередной раз не отвечая на его громкие пьяные претензии, Мелисса вдруг четко понимает, что действительно в нем теперь не нуждается.
Он был ее якорем, не давал забыть о нормальности, она так вцепилась в него после того нападения, что по инерции прожила с ним почти десять лет.
- Почему ты молчишь? - неожиданно ломко, болезненно спрашивает он, подходя к ней ближе. Берет ее за руки, заставляя посмотреть себе в глаза (Мелисса отворачивается и вяло вырывается, на его близость внутри срабатывают какие-то защитные механизмы, она не хочет, чтобы он ее трогал, слишком напоминает о том, как было раньше). - Мелисса, мы говорили об этом, просто такой период; меня скоро повысят, Скотт вылечится, нам не надо будет так сильно экономить. Роджер продает свою машину в два раза дешевле рыночной цены; моя мама звала нас к себе в гости, когда ты возьмешь отпуск.
- Чушь собачья, - трясет головой Мелисса, сбрасывая с себя его ладони. Он говорит так гладко и нежно, так просяще, но это давно перестало заставать ее врасплох, - сколько ты выпил сегодня? У тебя было дело? Я говорила с Бобом, он сказал, что тебя еще месяц назад перевели на бумажную работу.
- Какая разница, сколько я выпил, - выплевывает он, раздраженно цепляя ее запястье пальцами.
- Потому что после четвертой бутылки ты начнешь кричать на меня, - тихо отвечает Мелисса, - я не собираюсь вытаскивать тебя из этого.
- С каких это пор мне нужен повод, чтобы выпить? - запоздало взводится Кайл, но уже поздно - даже если Мелисса и слушала то, что он говорил ей, этот момент был потерян.
- Приведи свое дерьмо в порядок, - так же спокойно просит его Мелисса, - мы уезжаем к маме. Куда ты уезжаешь, для меня не имеет значения.
Она поднимается наверх, будит Скотта, наскоро его одевая, звонит отцу и просит их забрать. Внизу раздается грохот, но Мелисса будто в каком-то ступоре, делает все механически, до сих пор не осознавая, что все закончилось, что она все закончила.
Кайл стоит на крыльце, провожая их взглядом, отец молчит всю дорогу, чтобы не разбудить задремавшего на заднем сидении Скотта.
- Ты молодец, - говорит он ей только тихо, сжимая ободряюще ее плечо, - не переживай. Мы тебе поможем.
Мелиссе становится легче дышать. На работе знакомые сочувственно переговариваются, некоторые даже жалеют ее - как же, остаться без мужа с ребенком на руках, в ее-то возрасте. От Кайла давно не было ни весточки, Мелисса знает только, что он уехал из города, но ей, честно говоря, и не особо-то интересно, в какую яму он решил бросить себя в этот раз.
Главное, что Скотт в порядке - Мелисса видит это по его глазам, которые перестали казаться ей слишком взрослыми для восьмилетнего мальчика. Они теперь больше времени проводят вместе, гуляют по парку, отец отдает им свой старый велосипед, и Скотт учится на нем кататься, часто падает, но Мелисса всегда рядом, чтобы помочь ему подняться.
Иногда она приводит его на работу, и он сидит в приемной, читая комиксы вместе со своим другом Стайлзом (у того отец - шериф, Мелисса иногда разговаривает с ним и его женой, когда они приходят забрать сына). Родители Стайлза не смотрят на нее с жалостью - Клаудия и ее муж не из тех, кто судит книгу по обложке, они видят, что Мелисса одна стала счастливее.
Когда Стайлз разбивает коленки, свалившись с лестницы, а Скотт прибегает к ней перепуганный, Мелисса, попросив сына сходить за главным врачом, вытягивает боль из Стайлза (в последнее время она делает это редко, ей проще помнить, что в ней больше человеческого).
Стайлз закрывает глаза и говорит, что она добрая фея. Мелисса смеется и помогает ему дойти до кабинета врача, чтобы обработать раны и проверить, нет ли сотрясения.
И все хорошо - именно тогда, когда она перестает стараться и просто начинает жить, не задумываясь, как близка ее жизнь к привычному пониманию нормальности.
-
-
04.03.2014 в 22:51Именно тогда она встречает Питера, почти через полгода после того, как выгоняет из дома мужа.
Он ждет в приемной, такой бледный и измученный, что глаз зацепляется за него сразу - она привыкла выделять в толпе тех, кто может принести неприятности. Она не узнает в нем брата Талии, слишком давно видела его в последний раз, так что просто отмечает себе в голове, что за этим нужно следить пристальнее - именно такие парни нападали на врачей со скальпелями и пытались обворовать шкаф с лекарствами. Но Питер ведет себя тихо, только смотрит под ноги, крепко сжимая между собой пальцы.
Мелисса успевает забыть про его присутствие, когда он вскакивает на ноги и подходит к стойке регистрации, возбужденно и быстро передвигаясь.
- Долго ждать еще? - спрашивает он раздраженно, - я понимаю, у меня не торчит из головы кусок стекла и все конечности на месте, но я не собираюсь сидеть здесь вечность.
- Вам сообщат, - спокойно отвечает Мелисса, краешком глаза проверяя, на месте ли охранник, - пожалуйста, сядьте обратно.
- О, - усмехается Питер, замечая направление ее взгляда, - боитесь, что я из сумасшедших? Не бойтесь, девушка, я не собираюсь устраивать здесь бойню. Мне всего лишь нужна обычная помощь.
- Как скажете, - пожимает плечами Мелисса, - а теперь ждите своей очереди.
Он уходит в кабинет врача через полчаса, злой и растерянный, не обращая на нее внимания, от самой двери начиная о чем-то тихо заговаривая с доктором. Выходит оттуда еще более смятенный, и Мелисса находит его регистрационную форму, пробегаясь по ней взглядом.
Головные боли, бессонница, фантомный зуд, галлюцинации - набор, достойный немедленной госпитализации. Мелисса смотрит на имя - Питер Хейл, и чувствует, как пробегает по спине холодок. Что мог оборотень забыть в больнице? Это для него такая забава? С другой стороны, он и правда выглядел не лучшим образом (куда же подевалась их хваленная регенерация).
- Роберт? - цепляет она за руку появившегося из дверей врача, - мистер Хейл, с ним все в порядке?
- Здоров, как черт, - отзывается через мгновение Роберт и трет виски, - третий раз уже приходит, но нет никаких физических симптомов болезни. Либо он симулирует, либо это психосоматика - я ему сказал то же самое.
- Выглядит ужасно, - отвечает Мелисса, чтобы как-то оправдать свой внезапный интерес, - думала, он в приемной отключится.
- Что же, - пожимает плечами Роберт, - человеческий мозг способен на самые странные выверты. Я думаю, ему просто не хватает внимания - слышал, с сестрой у него опять проблемы.
- Спасибо, - благодарит его Мелисса, в голове судорожно бьются не желающие успокаиваться мысли.
- Не за что, - качает головой Роберт и вдруг ослепительно улыбается, - что ты делаешь в воскресенье?
Когда заканчивается ее смена, Мелисса выходит из больницы и, повинуясь неожиданному порыву, оглядывает всю парковку. На улице уже темно - столько лет прошло, а ей все еще неуютно находиться в темноте. Кажется, что на нее кто-то смотрит, ждет, когда она отвернется, чтобы снова вмешаться в ее жизнь, грубо переворачивая там все с ног на голову.
Она вдруг думает, что после случившегося с ней насилия все прикосновения казались ей липкими, неприятным, тошными. Что это из-за нее их с Кайлом брак не сложился, что это из-за нее он стал прикладываться к бутылке. Что это она - испорченная, неисправная часть механизма, которая никогда не сможет встать на место.
На парковке пустынно, и она идет вперед, обхватив плечи ладонями - становится отчего-то холодно, так, что ничем не согреться. Питер лежит на асфальте рядом с ее машиной, скорчившись на земле, его заметно бьет лихорадка.
Мелисса опускается на колени; поколебавшись, протягивает к нему руку и тут же отдергивает - боль Питера раскаленной лавой впивается в ее вены, обжигая, ошеломляя.
Он что-то бормочет сквозь забытье, вцепляется в ее запястье, не давая ей отстраниться.
Мелисса затаскивает его в машину на заднее сиденье, закрывает дверь и унимает стучающее от адреналина сердце.
- Алло, - говорит она, набрав номер родителей, - мама? Я задержусь на работе, заберу Скотта с утра. Нет, все в порядке, я расскажу тебе позже. Спасибо.
Питер хрипло кашляет, но так и не приходит в себя до самого ее дома.
- Выпей, - слышит он через красную пелену боли, когда ненадолго приходит в сознание.
Рядом с ним сидит молоденькая медсестра, которую он видел в госпитале. При воспоминании о больнице снова накатывает злость - в последнее время ему все сложнее контролировать эмоции, и каждая из них расцветает в нем, ничем не сдерживаемая, так сильно, что хочется выкорчевать из себя когтями любую способность чувствовать. Но это лишь застывает еще одной проблемой где-то рядом со всем остальным дерьмом, с которым он больше не справляется.
Она протягивает ему стакан с водой и таблетку аспирина - Питер смеется, срываясь на кашель; человеческие лекарства - это последнее, что может ему помочь сейчас.
- Спасибо, дорогая, - выдыхает он, - но я обойдусь своими силами.
Он уже снова проваливается в забытье, когда она давит на его челюсть, заставляя открыть рот, и проталкивает внутрь таблетку. Питер сглатывает, ощущая горечь в пересохшем горле, и улыбается.
Ему всегда нравились сильные женщины.
Во второй раз в комнате пусто, холодно - распахнуты настежь все окна. Питер вслушивается, пытаясь понять, где она находится - на кухне журчит вода, раздается звон посуды. Кажется, девица строит из себя хозяйку (или же просто занимается своими делами, перестав обращать на него внимание; эта версия Питеру не нравится, так что ему проще зацепиться за начальную).
Это не первый раз за последний год, когда тело его подводит, так что ему уже почти не страшно. Приступы становятся чаще, дольше, рано или поздно это все равно кончится, потому что он не знает, где найти лекарство. Спросил бы у Талии, если бы его не выгнали из ее дома.
Сейчас ему лучше - настолько, что он может приподняться на локтях, с трудом принимая сидячее положение. Все мышцы ноют, голова раскалывается - ошеломляло его на первых порах этой ненормальной болезни, но сейчас он к этому уже почти привык.
Обмороки кажутся лучшей возможностью хоть немного выспаться - его разум так истощен, что кошмары больше не снятся.
Отпускает всегда резко. Питер аккуратно конспектирует все симптомы и ход болезни с того самого момента, как остается сам по себе, это здорово занимает голову. Дает отвлечься от преследующих его “а если”; от ясного, четкого понимания, что из этого дерьма он может и не выбраться. На самом деле, он до сих пор не знает, что его заставляет цепляться за жизнь, давно превратившуюся в медленную и мучительную агонию, выхода из которой не было видно даже с самого дна колодца.
- Свет мой, - зовет он, ухмыляясь, - я дома. Что у нас на ужин?
Ехидство - единственное, что позволяет ему окончательно не свихнуться.
Она заходит в гостиную (память услужливо подкидывает имя на бейджике - Мелисса; приятно перекатывается на языке), смотрит на него бесцветным профессиональным взглядом, бегло оглядывая с ног до головы.
- Тебе лучше, - произносит она, скрещивая на груди руки. Питер морщится от ее холодности - поздновато было играть в равнодушие теперь, когда она сама привела его в свой дом.
- Всегда тащишь с улицы падаль? - спрашивает он, не сдерживая досады.
- Ты не так уж и плохо пахнешь, - парирует Мелисса, вдруг оттаивая и подходя ближе. Питер понимает, почему она так себя вела - стоило ей опустить стены, как на лице явственно расцвело беспокойство. Чересчур сильная эмоция для едва встреченного ей незнакомца.
- Так значит, это твое хобби? - переводит тему Питер; его почему-то раздражает, что ей есть до него дело; наверное, потому, что он слишком привык, что даже родной сестре доставляло наслаждение смотреть, как он подыхает.
- В больнице ты уже просил помощи, - говорит Мелисса, - только здоровым не выглядишь.
- Я симулирую, - издевательски протягивает Питер, - разве не заметно? Это мой метод флирта, работает безотказно.
- Лекарство помогло, - игнорирует его выпад Мелисса; ладно, стоит признать, что сейчас он выглядит слишком неважно, чтобы казаться привлекательным.
- Нет, - огорчает он ее, - видишь ли, нечему помогать.
- Ты слышал про эффект плацебо? - Мелисса садится на кресло рядом с ним, и что-то в ее тоне снова выводит его из себя, хотя она не пытается казаться умнее или лучше его, просто сообщает факты, мягко, спокойно. Как дикая кошка, приготовившаяся прыгнуть.
- Группа есть такая, мне нравится, - не удерживается он от язвительной ремарки.
- Твой организм сам порождает эту болезнь, - не обращает внимания на это Мелисса, и, черт, ей обязательно звучать так серьезно? Питер чувствует, как у него снова начинает стучать в висках, в этот раз от страха, когда она продолжает: - Поэтому у тебя не выходит вылечиться.
Он отводит взгляд, глубоко вдыхая. Эта мысль - одна из тех, которые он отшвыривает подальше, отказываясь признавать, что сошел с ума настолько.
- Прости, мне казалось, что ты медсестра, - говорит он через мгновение, - читаешь на досуге книги по психосоматике?
Мелисса выглядит так, будто хочет сказать что-то еще, но одергивает себя, заметно теряя интерес к беседе.
- Как станет лучше - можешь уйти. Я буду наверху, позовешь, чтобы я дверь закрыла.
-
-
04.03.2014 в 22:53Питер кивает, думая, стоит ли крикнуть ей что-то злое напоследок, но заставляет себя заткнуться. На доброту нельзя отвечать грубостью - все эти правила нормальности, вбитые в него Талией.
Но с Мелиссой ему и самому не хочется оказаться ублюдком. Только последние остатки здравого смысла не дают Питеру прицепиться к ней паразитом, впервые за долгие месяцы почувствовав, что он кому-то небезразличен.
Но он не настолько в отчаянии, а она дала понять, что дольше, чем необходимо, ему здесь рады не будут.
Так что Питер уходит через несколько часов, постучав по лестнице кулаком. Слышит звук закрывающегося замка, когда застывает на улице, не зная, куда идти дальше.
Новый приступ накатывает на полпути к дому, в этот раз без предупреждения. Перед глазами чернеет. Кажется, что из кожи наружу рвется что-то острое и шершавое.
Остальное он не помнит.
Лес льнет к нему, стелется под ногами, шепчет приветливо - слышишь, слышишь, мы так долго тебя ждали, темными ночами, кровью на ладонях, все это - твое, мальчик, не надо было сопротивляться, больно, тяжко, рвется из тебя, лезет. Мир не любит уходящей энергии, ничто не исчезает безвозвратно, горечь в твоей гортани, воспаленные куски плоти - помнишь, как отчаянно ты нам отказывал, зверь внутри, боящийся превратиться в зверя?
Лес послушен, мягок - скрывает его тяжелую поступь, закрывает от случайных глаз листьями, шуршит, радуется, растворяется. Он ведет в сторону ладонью, и воздух темнеет, повинуясь его жесту; ты, ты, ты - отзываются деревья.
Пахнет чужим, неестественным, он втягивает носом, и лес отвечает ему готовностью, подпитывает его своей злостью, усталостью. Лю-ди-и, шипит над ухом ветер, разгоняется, вьется. Он рычит, и треск качающихся стволов вторит ему отовсюду.
Гаснет костер - дым тянется к небу, гарь проникает под кожу, он слышит, как испуганно бормочат в ночи маленькие, хрупкие туристы. Падает на палатку спикировавшая вниз птица - угодить тебе, хозяин, нам не страшно, нам сладко, нам хочется, чтобы они боялись.
Он вспрыгивает над землей, мощно отталкиваясь, царапает когтями кору, зависая над поляной, движется быстрее, чем их взгляды, перепрыгивая с одного дерева на другое. Приземляется грузно и снова - вперед, дальше, ближе, они не успеют заметить, когда он окажется рядом.
Их крики тонкие, едва различимые, как щебетание птиц, они бьются и борются, не зная, что это бесполезно. Он выцветает из темноты, нависая над плечом одного из них, глаза блестят красным, пышут пламенем.
Погоня оказывается не менее вкусной, чем медленное аккуратное запугивание. Их страх сладко оседает на стенках горла, их шаги - недостаточно быстры, когда все вокруг них лишь желает им смерти.
Ребра первого с хрустом ломаются под его пальцами, он сминает его в своих руках, разрывая напополам, падает на землю, с жадностью впиваясь в мягкую, теплую плоть, горячие, скользкие внутренности. Кладет свободную лапу на череп, и тот лопается под напряжением, растекается по рукам содержимое, и пахнет - как замечательно от этого человека пахнет.
Он еще вернется сюда, обглодает каждую косточку, а пока…
Ветер приносит запах ужаса, и им снова овладевает азарт преследования.
Девушка вырывается и вопит, когда он вгрызается в ее шею - в общем, недолго.
Белая шерсть на собственных руках, слипшаяся багровыми пятнами - когда всходит луна, он не сразу вспоминает, что он здесь делает.
Утро застает его в забытьи.
Головная боль, не прекращающаяся ни на мгновение, отчего-то затихает. Питер лежит на земле, и ему холодно. До дома Талии всего несколько сотен метров.
Мелиссе семнадцать, и она сбегает из дома. Не потому, что ей хочется задеть родителей, не потому, что она чувствует себя одинокой, заброшенной, ненужной. Ей просто душно жить в доме, где все напоминает о том, чего ей больше никогда не достанется.
Она бежит по лесу, и внутри нее бьется волчица, требуя выпустить ее наружу. Ладно, выдыхает Мелисса, ослабляет хватку, тело перестраивается, гнется, когти прорастают из пальцев, больно поддевая острием плоть. Дышать становится легче, бежать выходит быстрее, она чувствует все, что происходит вокруг, и это ошарашивает, ошеломляет насыщенностью.
Это последний раз, говорит она себе.
Талия врезается в нее резко, прижимает ее к дереву.
- Что ты здесь делаешь? - шипит она.
Мелисса восстанавливает дыхание, обращаясь обратно, смотрит в ее глаза, злые, раздосадованные. Они впервые видятся после выпускного, и Мелиссе столько хочется сказать, но вместо этого она подается вперед и целует Талию так, будто бы ей до сих пор не хватает воздуха. Она думает - ты была права, я не вписываюсь, я никогда не смогу вписываться. Она думает - господи, как ты меня раздражаешь, у тебя взгляд такой, что под ним хочется раздеться. Она думает - теперь можно сдаться, я попробовала жить по-другому.
Талия отвечает ей, сначала в замешательстве, а потом - горячо и бездумно, переставая так много значения придавать контролю; Мелисса тоже чувствует это, как выплескиваются из нее все эмоции с каждым касанием губ, с каждым прикосновением.
Талия тянет ее к себе, кажется, что глаза у нее на мокром месте, и что она падает в то, что происходит между ними так же отчаянно, как в ледяную прорубь, зная, что придется выбираться, но стараясь продлить это как можно дольше.
Мелисса касается ее груди ладонью, мягко отталкивая от себя.
- Не твое дело, - говорит она, отдышавшись.
Талия усмехается, отступает назад.
- Ладно, - отвечает, - убирайся.
Мелиссе восемнадцать, и она безбожно пьяна, софиты ослепляют, по ее рукам скользят огоньки светомузыки. Она танцует, не всегда попадая в такт, смеется, запрокинув голову, Саманта тянет ее в центр танцпола, вскидывая вверх ладони.
Мелисса чувствует себя счастливой, не задумываясь о том, что это неправильно - так радоваться передышке в своих отношениях с Кайлом. Он хочет сделать ей предложение, рассказал об этом родителям, и Мелисса прячется от этого осознания, выпивая один за другим сладкие, приятно жгущие горло коктейли.
Когда начинает играть медленная музыка, Саманта выскальзывает от нее, вжимаясь сразу в своего бойфренда Риччи, Мелисса оглядывается немного потерянно, идет обратно к бару, когда кто-то цепляет ее пальцами за талию. Она оборачивается, встречаясь взглядом со знакомыми смеющимися карими глазами, и позволяет вернуть себя к танцующим.
Это безумие, то, что они делают, но она столько выпила за этот вечер, что просто растворяется в музыке, впиваясь в плечи Талии, кажется, подается ей навстречу, в спине прогибаясь там, где та ее мягко касается. На них смотрят, и это только раззадоривает, Мелисса обнимает ее сильнее, льнет, прижимается, плавится.
Через несколько минут Талия что-то шепчет ей на ухо, за спиной - холодная плитка, музыку еле слышно, журчит вода (кажется, Мелисса хотела умыться, когда Талия дернула ее к себе обратно, к стене прижимая и целуя за ухом).
- Господи, - говорит Мелисса, - мы не должны.
Пальцы Талии скользят под ее футболкой, царапают кожу.
А потом они снова целуются, и Мелисса стонет, накрывая своей ее руку, тянет ее ниже, закусывает губу, больно бьется затылком о стену, когда Талия проникает пальцами внутрь, растягивает ее изнутри, нежно, ласково, сладко (Кайл всегда так торопится, забывая о ней позаботиться, а Талия делает все правильно, безошибочно угадывая каждое желание, подстраивается под ее движения, будто бы они всю жизнь только и делали, что занимались любовью друг с другом; в тусклой, неуютной уборной шумного ночного клуба).
Талия уходит первая, не произнося ни слова, у Мелиссы все еще дрожат колени, мельтешат в голове беспокойные мысли, ни одну из которых она не может четко оформить.
Мелисса идет к раковине, моет руки, приводит себя в порядок, мельком бросив взгляд на себя в зеркале - красные, опухшие от поцелуев губы, растрепанные волосы, румянец на щеках; она выглядит красиво, но не позволяет себе думать об этом долго.
С Талией все выходит так просто, и легко забыть, что они с ней даже не подруги. Но признать это - значит дать ей выиграть, а Мелисса не собирается без боя сдаваться.
Сердце все еще стучит как бешеное, когда она выходит на улицу, ежась под холодным ночным воздухом.
Кайл делает ей предложение на следующий день за ужином. Мелисса говорит “да”, потому что это единственное правильное, что ей теперь остается.
Через четыре месяца она рыдает в гостиной Талии, прижимая к груди коленки. Беременность застает ее врасплох, и, хотя она хочет детей, ей становится страшно, когда она думает, что ребенок может родиться таким, как она. Унаследовать от нее эту грязь, которой ее насильственно одарили.
Талия успокаивает ее, заставляет выпить горячего чаю, говорит, что шанс, что у укушенного оборотня родится такой же ребенок, особенно если он от человека - один к восьми, чертовски ничтожный.
Мелисса думает, что ей пора перестать приходить сюда каждый раз, когда она чувствует себя плохо.
И когда рождается Скотт, она действительно перестает.
Это просто.
-
-
04.03.2014 в 22:57- Прости, мы не ожидали гостей, - извиняется Талия, ставя перед ней тарелку с дымящимися спагетти. Это очевидное преуменьшение; Мелисса не голодна, но вежливо соглашается разделить с ними ужин, хотя порция явно больше, чем то, к чему она привыкла обычно.
В детстве, дома, ее родители готовили так же много, следуя семейным традициям, но это было давно. Дети тихо переговариваются в гостиной под звуки какого-то фильма, Талия собирает грязную посуду, составляет ее в раковину.
- Слушай, - говорит Мелисса, устав от ожидания, - я ценю твое гостеприимство. Пахнет очень вкусно, но я пришла по делу.
- Мы с тобой не разговаривали толком столько лет, - отзывается Талия, - давай хотя бы сохраним иллюзию, что наши отношения - это что-то нормальное.
- У нас нет отношений, - пожимает плечами Мелисса; это немного жестоко, но у нее нет времени на притворство, - единственное, что нас связывает - твоя маленькая волчья тайна.
- Наша, - жестко улыбается в ответ Талия, - ты умеешь возвести самообман в ранг искусства.
Мелисса морщится, как от пощечины - легко забыть, как неприятна бывает Талия, если ей захочется, встречаясь с ней лишь в городе, общаясь светски и нейтрально. Но здесь не перед кем было разыгрывать спектакль, и Мелисса сама предложила новые правила.
- Ладно, - неожиданно спокойно соглашается Мелисса, - как там твой брат поживает?
- Откуда мне знать, - отвечает Талия, садится напротив, опираясь на локти, - он взрослый человек. Может о себе позаботиться.
- Он был у меня прошлой ночью, - говорит Мелисса, - он болен.
- Разве что психически, - отзывается Талия, но видно, как напряжена она становится, когда разговор заходит о Питере.
- Его лихорадило. Как я поняла - уже не впервые.
- Это невозможно, - хмурится Талия, - он же оборотень.
- А ты думала, я к тебе пришла по старой соседской дружбе? - деланно удивляясь, вскидывает брови Мелисса.
Она сухо, детально пересказывает симптомы, и Талия с каждой секундой мрачнеет.
- Тебе надо уйти, - говорит она, когда Мелисса заканчивает.
- Ладно, - отвечает Мелисса и поднимается из-за стола.
Еда перед ней так и остается нетронутой.
Пропадает двое туристов, Питер узнает из газетных заголовков. На самом деле, он узнает это гораздо раньше - мелькают перед глазами неясные картинки, едва он от усталости, наконец, забывается.
Тела их находят, обглоданные почти до костей, и Питер, хоть и не чувствует жалости, знает, что что-то в нем в этот момент ломается.
Ночь застает его на полпути к другому штату; с самого утра лихорадит, сильнее чем раньше, шерсть - белая, скомканная - остро царапает изнутри кожу, чешется нестерпимо; бьется в висках что-то темное, горячее, зовет его, требует.
Приходится остановить машину, резко свернув к обочине. Питер вываливается из нее на землю, и воздуха так мало, что не хватает отдышаться. Трясутся руки, сжимает все тело ознобом так, что не пошевелиться.
Его рвет, в горле застревает что-то твердое, перекрывает дыхание - Питер корчится, запихивая пальцы себе в глотку, вытаскивает из нее это странное, царапая и вскрывая изнутри мягкие стенки. На языке застывает соленый привкус крови, когда он выхаркивает из желудка остатки - в руках на поверку оказывается белеющий кусок кости, перед глазами - красноватая, склизкая масса. Питера снова тошнит, живот дергается от рвотных позывов, но больше из него не вырывается ничего кроме сорванных вздохов.
Он пытается встать, разбивает стекло с пассажирской стороны, боль помогает очнуться хотя бы на мгновение.
Он смотрит на свое отражение в осколках, широко раскрыв глаза, зрачки заполняют всю радужку, как у наркомана, тело зудит, и он сцарапывает с себя футболку - та кусками ткани оседает на землю.
Шерсть рвется из него, выгибает спину, он слишком в сознании, чтобы не быть смертельно напуганным.
- Эй, мужик, - зовет кто-то, останавливаясь рядом с его машиной, - ты там в порядке?
Морду растягивает прорезавшимися клыками, нарастают на плечах мышцы, около ушей кожу вспарывает так, будто из нее лезет что-то острое, и Питер чувствует, поднимаясь на ноги, как уравновешивают его уродливую голову рога - почти оленьи, только больше, острее.
Мужчина, сидевший за рулем, выпрыгивает из машины, едва Питер делает шаг ближе, все еще обращаясь, грузно переступает с ноги на ногу, втягивая носом воздух.
Страх, ужас, паника - его живот сворачивается от предвкушения скорой трапезы, и Питер тихо рычит, запрокинув голову к небу.
Тише, парень. Убежать не получится.
Он ничего не соображает толком, пробираясь в предрассветных сумерках вперед по заповеднику. Шерсть отпадывает с него клочьями, было бы холодно, если бы он мог различать хоть что-то, кроме застилающей глаза туманной дымки, что-то кроме смутного желания оказаться в каком-то месте, нет времени, чтобы оформить его словами.
Кровь запекается на руках, крутит желудок, кожа на висках так еще и не срастается, неаккуратными лоскутами обрамляя отверстия в его черепе.
И он идет, не останавливаясь, собирает плечами деревья - выглядит со стороны, наверное, как пьяный. Заряда хватает ровно настолько, чтобы добрести до знакомого дома. Всколыхнувшаяся внутри злость, разбавленная обреченностью, забирает из него последние силы. Питер падает на колени, мажет пальцами по жухлой листве и теряет сознание, растянувшись у крыльца - грязный, голый, кровавый.
- Какого черта, - слышит он, ненадолго выплывая из забытья. Чьи-то сильные руки тащат его в дом, неаккуратно поднимают по лестнице.
- Мама? - спрашивает Дерек; Питер жмурит глаза, моля паршивого засранца заткнуться.
- Успокойся, - мягко говорит Талия, - мы потом разберемся.
Снова темнота. Потом - свет. Он лежит в холодной воде, спиной прижимаясь к стенке ванной. Лампа мерцает - раз, другой, - срываясь совсем на бешенные ритмы, когда он цепляется за бортики пальцами и с рычанием пытается выдернуть себя наружу.
- Сиди, - приказывает Талия, резко оказываясь рядом, и давит рукой на его грудь, - только попробуй пошевелиться.
Темнота. Что-то теплое касается кожи, обволакивает, согревает. Талия растирает его плечи мочалкой, молча, аккуратно, и он тлеет под этими прикосновениями, дрожит, пытаясь собрать сознание по кусочкам.
Страх бьет изнутри, когда он вспоминает, почему ему не хочется возвращаться обратно. Взгляд Талии, нечитаемый, но явно злой, припечатывает его к месту. Питер закрывает глаза, отказываясь снова появляться в этой реальности.
Она тащит его в комнату, укладывая на своей кровати.
Питеру хочется закричать, но крик застывает в измученных легких.
Талия держит его за плечо, видимо ласково, но хватка ее ясно дает понять, что ни о каких поблажках не будет идти и речи.
Темнота. Дружественная, спасительная. Питер жалеет, что не может раствориться в ней полностью.
Он сидит, завернувшись в ее одеяло, с горячей кружкой в руках - кажется, чай, но он не может разобрать вкуса. Горло пересохшее, все тело будто съежилось и отмерло (наверное, так себя чувствуют вымотанные люди).
- Ну? - спрашивает Талия жестко, Питер сглатывает (знакомая на языке горечь), говорит осипше:
- Эннис, - признавать это вслух оказывается легче, - случай с вендиго.
У Талии кривится лицо, и она молча выходит из комнаты вместо того, чтобы накричать на него.
Лучше бы кричала. Питер плохо справляется с бессловесной яростью.
- Сколько? - задает вопрос Талия, когда возвращается. Она будто бы не может узнать у него все сразу, отвлекаясь на то, чтобы успокоиться в тишине детской комнаты.
- Трое, - не особо уверенно отвечает Питер, - я не знаю. Я не помню.
Хлопает дверь. Расплывается внутри головы горькое, больное отчаяние.
- Скажи что-нибудь, - просит Питер; она забирается с ногами в кресло напротив и смотрит на него, не отводя глаза - жестко, что-то в голове просчитывая.
- Что я должна тебе сказать? - спрашивает Талия, - теперь ты решил меня слушать?
-
-
04.03.2014 в 23:01Одежда Брайана ему велика, но он не может ходить по дому голый, он вообще не может ходить по дому, но все равно делает это; тихо, осторожно, заглядывает в гостиную.
Талия сидит там с Дереком, помогая ему с домашним заданием.
- Милый, - просит она сына, - дай нам с Питером минуту.
Дерек кивает и выходит из комнаты, а Питер застывает в проеме, разглядывая ее острые, худые коленки.
- Что мы будем делать? - задает он вопрос, зная, что не хочет услышать ответа.
- Ничего, - улыбается Талия, в глазах ее мелькает отвращение, смешанное с печалью, - а теперь убирайся из моего дома.
Питер не отрывает от нее взгляда, настойчиво пытаясь увидеть ответ на главный вопрос, и он его находит.
Его нужно убить, но Талия ради этого не пошевелит и пальцем.
- Считай это одолжением, - смеется она надсадно, - нравится? Нравится?
Питер бьет кулаком по стене, рычит.
И, едва до него по-настоящему доходит, чувствует, как расцветает внутри безразличие.
Он не знает, чего он ждал, но это - тоже своего рода свобода.
- Ты принес заразу в этот город, - догоняют его уже у порога слова Талии, - можешь попробовать поступить правильно.
- Я не меньший трус, чем ты, сестренка, - ухмыляется в ответ Питер.
Ему кажется, что из его души сейчас вырвали кусок чего-то, за что он держался всю свою сознательную жизнь.
Но без этого куска дышать становится не в пример легче. Питер хлопает дверью и идет к дороге. Теперь вся кровь будет ее ответственностью.
Заголовки с каждым днем становятся лишь мрачнее. Мелисса хочет оставаться в стороне, но ее никак не покидает ощущение, что она упускает что-то важное. Будто детали паззла давно есть в ее голове, надо лишь собрать их воедино; получится, если захотеть.
В мертвых людях, которых находят по всему штату, нет ничего человеческого - именно поэтому Мелисса не позволяет себе вмешиваться.
Она все еще верит, что если делать вид, что проблемы не существует, то она скоро исчезнет, или, хотя бы, перестанет так беспокоить.
Скотт остается у родителей, когда она идет в лес ночью. Ищет по запаху ту тварь, которая решила, что может сделать Бикон-Хиллз своим лакомым местечком. Не получается не вовлечься - что-то в ее голове щелкает, когда на пробежке пропадает сестра ее знакомой и никогда не возвращается обратно.
Сила, ответственность - Талия не выглядит так, словно сама с этим справляется, со все растущим количеством жертв. Мелисса злится на нее, но это новое чувство - не дающее покоя желание защищить, уберечь - нравится ей больше обычной собственной растерянности.
Будто она может что-то изменить. Внести разницу. Перестать натыкаться на замытые фотографии растерзанных человеческих тел каждое утро за завтраком.
Запах твари неуловимый, она пахнет всем и ничем сразу - сухими листьями, тревогой, осенним ветром. Одно только выделяется отчетливо - горький запах отчаяния. Такой терпкий, насыщенный, смутно знакомый, что Мелиссе сводит от него сердце.
А потом она видит его, сгорбившегося на поляне, и все сразу встает на место.
- Питер? - зовет она, выходя из-за деревьев. Он поднимает голову, коротко взрыкивая, глаза мерцают синим, но ему не хватает сил, чтобы обратиться.
- В другое время, - отвечает он, устав от попыток, - я был бы тебе рад, Мелисса.
- А сейчас? - спрашивает она, застывая в нескольких метрах (инстинкты внутри не дают приближаться к убийце).
- Сейчас, - отзывается Питер и хрипло кашляет, начиная смеяться, - сейчас я пытаюсь сообразить, успел ли я убить кого-то, или эта тварь еще вырвется сегодня наружу.
Он вдруг цепко впивается в нее взглядом, хочет разглядеть - что? Удивление? Страх? Мелисса не дает ни того, ни другого, и Питер вздрагивает против воли, прежде чем опять ухмыльнуться.
- А ты не так проста, моя чудесная? - говорит он, поднимаясь на ноги. Вся его одежда грязная, пыльная, но, по крайней мере, от него не несет кровью. Так легче поверить, что удастся решить все просто.
Мелисса закрывает глаза, а когда открывает - радужка подсвечивается красным. Питер восхищенно присвистывает, обходя ее по кругу.
- Так в чем твоя история? - спрашивает он, оказываясь за ее спиной, наклоняется ближе, шепча доверительно, - не бойся, не сбегу. Это тебе здесь надо уносить ноги.
- Тебе нужна помощь, - нисколько не пугаясь, так, цепеняя немного, отвечает Мелисса.
- Ему нужно смелости, чтобы сдохнуть, - доносится сзади.
Мелисса оглядывается, встречаясь взглядом с рассерженной Талией.
- Дорогая сестра, - тянет Питер, - всегда приятно тебя увидеть.
- Заканчивай со своей чепухой, - обрывает его Талия, - зачем ты ее сюда привел?
- Она сама пришла, - разводит руками Питер, усмехаясь, - а ты ее прятала от меня все эти годы, верно?
- Ты слишком любишь ломать красивое, - морщится Талия. Мелисса стоит рядом с ними, но они будто бы об этом не помнят, слишком увлеченные своей пикировкой.
- Ты меня таким вырастила, - щерится Питер, а потом вдруг смотрит на Мелиссу, сосредотачивая на ней все внимание, - солнышко, скажи мне, тебе хватит смелости убить человека?
- Я… - начинает говорить Мелисса, но ее перебивает Талия, неожиданно взвиваясь:
- Ты что несешь опять? - кричит она, и Питер отступает назад недоуменно (впрочем, эта эмоция задерживается на его лице лишь на какое-то мгновение, снова сменяясь усталым довольством).
- Отрицание? - смеется он, - что случилось с твоим “мне-плевать-что-ты-сделаешь”?
- Переросла, - дергает плечом Талия, - не устраивай сцен.
- И тогда ты тихо прирежешь меня после? Прости, дорогая, я предпочитаю умереть от рук вот этой красавицы, - Питер снова смотрит на Мелиссу, в этот раз предупреждающе, а потом переводит взгляд на Талию, - ничего личного.
- Ты убиваешь людей? - озвучивает зачем-то очевидное Мелисса, прежде чем Талия срывается на очередную колкость.
- Это долгая история, - отзывается Талия тихо, - мы разберемся. Уходи.
- Нет, - жестко обрывает ее Питер, - пусть она останется.
Мелисса слушает его рассказ, чувствуя, как накатывает снова ощущение нереальности - она так долго бежала из этого мира, чтобы, в конце концов, здесь очутиться.
Талия молчит, застыв позади, и Мелиссе страшно встречаться с ней взглядом - знает, что Талия не умеет сдерживаться, и эмоции ее всегда такие насыщенные, затягивают похлеще урагана. А она не уверена, что сможет потом от них избавиться, если ей придется сделать что-то, на что сама Талия не способна.
Мелисса приучила себя жить полутонами, поэтому от их искренности, ожесточенности ее ведет и немного мутит.
- Что ты предлагаешь? - спрашивает она мягко, повернувшись к Талии.
- Мы найдем лекарство, - отвечает та, и видно, как тяжело ей дается признать рядом с Питером, что ей это не безразлично, - его можно вылечить.
Мелисса берет ее ладонь и тянет на себя, заставляя посмотреть себе в глаза.
- Ладно, - обещает Мелисса.
Питер за ее спиной выдыхает. Они оглядываются на него и видят, что его начинает лихорадить.
Талия запирает Питера в подвале, и тот послушно позволяет одеть на себя цепи, присаживаясь к стене так, будто он чувствует себя там как дома.
Мелисса сидит в гостиной, думая, подходящий ли это момент, чтобы уйти, но что-то в лице Талии, когда она поднимается наверх, заставляет ее остаться.
Может, это растерянность, страх, вина. Может, Талии просто плохо, и она впервые позволяет себе выдохнуть, избавляясь от сдерживающих эмоции барьеров. Мелисса столько раз требовала у нее помощи, что кажется грязной, предательской мысль о том, чтобы ее здесь оставить.
- Ты в порядке? - спрашивает Мелисса, и Талия смеется, качая головой.
- Нет, - говорит она, обхватывая плечи ладонями, - история - забавная штука, правда?
И Мелисса тоже улыбается, смотрит на нее, давая понять, что она здесь, что она никуда не уйдет, что она умеет возвращать свои долги, если это необходимо.
Только все равно отдергивается, когда Талия мягко касается ее ладони и быстро подается вперед, застревая на щеке губами.
- Пожалуйста, - просит Талия, не встречаясь с ней взглядом, - только сегодня.
- Не будь все так серьезно, - улыбается Мелисса, решаясь на неуместную, но кажущуюся смешной из-за своей нелепости шутку, - я бы решила, что ты все это придумала, лишь бы залезть мне под юбку.
- Много чести, - фыркает Талия, щекочет дыханием ухо, а потом добавляет спокойно, - ты все равно уйдешь.
- Может, мне захочется остаться, - зачем-то произносит Мелисса и тянется к пуговицам на рубашке Талии, чтобы скрыть свою неловкость.
Она не думает о том, что эта ласка - единственная, которая никогда не была ей неприятна.
-
-
04.03.2014 в 23:05Мелисса просыпается с Талией в одной постели, осторожно выбираясь из-под одеяла и находя свою одежду. Она не собирается сбегать - это они уже проходили раньше, - но Талия точно заслужила после вчерашнего хоть немного отдыха. Мелисса спускается на кухню, ставит чайник. Питер зовет ее из подвала, раздраженно что-то крича, но даже это не выбивает из ее колеи - она сейчас слишком счастлива, чтобы переживать о чем-то.
- Спасибо, что вспомнили, - шипит Питер, растирая запястья, - как спалось? Мне показалось, что прекрасно.
- Завидуй молча, - фыркает Мелисса, убирая в сторону цепи.
- У меня есть проблемы посерьезнее, солнышко, - говорит Питер, но потом снова начинает бормотать раздраженно.
Мелиссе кажется, что ему это тоже необходимо - шаткая иллюзия нормальности, хотя бы на одно утро. Ей здесь, может, и не так уж рады, но когда она рядом, солнце светит в их окна немного ярче.
Дверь открывается, и внутрь заходит Дерек с какой-то светловолосой девицей.
- Господи, - тянет Питер, - матери бы постыдился.
У Дерека краснеют уши, но он молча тянет свою подругу в гостиную.
- Слушай, - говорит Питер Мелиссе, когда они уходят, - от этого нет лекарства.
- Я знаю, - отвечает Мелисса, - если ты убьешь еще кого-то, то я окажусь быстрее Талии.
Иллюзии рушатся, как шаткий карточный домик, которому никогда не было суждено простоять вечность. Сила, ответственность, обязательства - вот то, что их связывает, и ни для чего другого места не найдется.
Новая девушка Дерека, Кейт Арджент, стоит в коридоре, вслушиваясь в их разговор на кухне.
Через два месяца дом Хейлов занимается пламенем.
У Мелиссы внутри что-то рвется, когда она приходит на похороны. Она надеется, что Питер никогда не выйдет из комы и не будет чувствовать всего того же.
- Ужин в микроволновке, - кричит она из комнаты, вытряхивая на кровать все содержимое своего гардероба. Скотт что-то отвечает, но она не вслушивается, занятая подготовкой к свиданию.
- Ну как? - спрашивает она Скотта, неуверенно приподнимая брови, и тот уверяет ее, что все отлично, с глупой улыбкой провожая ее взглядом.
Скотт в последнее время стал какой-то тихий, нервный, но Мелисса решила дать ему самому выбрать время, когда он захочет ей все рассказать - а он не сможет не захотеть, ведь она такая классная мама.
Классная, красивая и настолько отчаявшаяся, что идет на свидание с незнакомцем, который передал Мелиссе свой номер через ее коллегу в госпитале. Сказал, что уже давно за ней наблюдал, но никак подойти не решался. Мелиссе уже далеко не двадцать, но она все равно радуется как девчонка неожиданному тайному кавалеру.
Раздается трель звонка, Мелисса просит Скотта открыть дверь, быстро перебирая все свои сережки и нацепляя, наконец, первые попавшиеся, спускается вниз.
- Милый, впусти его внутрь, невежливо держать людей у порога, - говорит она, спускаясь по лестнице, а потом улыбается, начиная мягко оправдываться, - ох уж эти подростки, надеюсь, вы не обра…
С порога на нее смотрит исподлобья Питер, растягивая губы в мягкой уверенной усмешке.
Мелиссе кажется, что ее ударили, но она заставляет себя вернуться в то суматошное состояние, в котором она находилась до того, как призрак из прошлой жизни появился на ее пороге.
Скотт, кажется, ей верит.
А Питер улыбается, провожая до своей машины.
- Мне нравится твоя кожа, - говорит он.
Их свидание заканчивается, даже не успев толком начаться.
Мелисса идет на пустырь, чувствуя в себе странную решимость. Питер ждет ее там, опираясь на треснувшую, поросшую плющом колонну.
- Я убил их всех, - говорит он бесцветно, - помнишь наш уговор?
Мелисса смотрит, как он обращается, не двигаясь с места. Монстр подходит к ней, ластится, подставляя под ее прикосновения голову.
Питер горит, свернувшись на земле, и сквозь пламя на его лице проступает улыбка.
Мелисса уходит, оставляя его там, в тишине, поднимает лицо к небу, где на нее щерится неполная луна.
Она всегда отдает свои долги, даже если после этого расцветает пустота в сердце. Их история замыкается на ней - последней, кто знает все детали.
Осколки сверкающего в лунном свете кварца собираются воедино, запирая на замок ее душу.
Ей есть о ком заботиться, для кого оберегать этот город - так что она заставляет себя собраться, вести себя, как ни в чем не бывало, возвращаясь домой к Скотту.
Стайлз сидит на их кухне, набивая полные щеки приготовленным не для него ужином.
Мелисса знает - все будет в порядке.
Больше нечему внутри болеть.
-
-
05.03.2014 в 08:54-
-
05.03.2014 в 14:29очень хороший стиль. отлично передана атмосфера некой мрачности и безнадежности. чудесно прописанные персонажи.
приятно и легко читается. спасибо автору!
-
-
05.03.2014 в 15:51Охренительно красочный текст, ооооочень атмосферный, и, правда, автор, у вас хороший стиль. Отдельное спасибо за Питера, он у вас такой...? Не знаю, но он мне нравится.
Сам фем просто чудесный, хоть атмосфера в работе полна тлена, хех.
И арты подстать тексту - безупречны по своей атмосфере и просто красивы)
Спасибо большое***
-
-
06.03.2014 в 02:18Совершенно пронзительный фик, с живыми характерами, фирменным тленком и легким хоррором. Очень понравились отношения Талии и Питера, больные, зацикленные друг на друге, что бы ни случилось. И то, как Питер освобождается от Талии, но попадает в зависимость от другого монстра, но даже это, имхо, лучше того, что с ним было. Вроде как дает оправдание для зверств. Хотя все описания его мучений дрожь по телу вызывали.
И Мелисса, такая реальная, грустная, потерянная, а потом вдруг оправившаяся, примирившаяся с собой. И жаль ее, и восхищение она вызывает. В отличие от Талии, кстати. Поступки и реакции Талии очень настоящие, как у обычных людей, но симпатии как-то не вызывают. И сочувствуешь ей, и не одобряешь.
Фем зашел, Питер зашел просто по факту, соло, его великолепию просто никто не нужен был
Арты и разделители еще больше усиливают атмосферу, мне нравятся все эти тревожные цвета. А уж арт с обращающимся Питером - просто мурашки по коже от его великолепия, настолько он передает боль и ужас.
Оформление пока больше всего мне на реверсе понравилось, все в едином стиле, текст сочетается с картинками, а сами картинки - друг с другом. И главное - как их много! *_*
Только почему без морей? Мне весь телефон порвало, пришлось лезть обратно за комп, никакой мне уютной сказки на ночь под одеялком(
-
-
06.03.2014 в 11:04-
-
04.04.2014 в 11:54[just julie], слишком много хороших слов, где подвох? xD спасибо за ваш отзыв, мне очень приятно )))
Kayumi Akumei, и вам спасибо, тлен - это моя визитная карточка х) рада, что понравился Питер, очень люблю его ))
Мисс Саммерс, *молча утаскивает отзыв в темный угол, приговаривая "моя прелес-ссть"*
спасибо, дьюд, серьезно, спасибо <3
метафора, совершенно великолепный ))
-
-
04.04.2014 в 13:10и это было очень приятно читать. и я не могла оторваться от текста, пока он не закончился...
-
-
13.04.2014 в 06:41OlgaQwer, жаль, что не ваше, н что уж делать. Спасибо за столь приятные слова в адрес артов )
[just julie], вам спасибо за похвалу ) а текст невыразимо великолепен, да *_*
Kayumi Akumei, столь великолепная история сама вдохновляет на рисование
Мисс Саммерс, самая восхитительная и достойная похвала, когда рисунок передает эмоции текста читателю. Спасибо вам за это (и особенно за арт с Питером, ваши слова как... не могу найти правильных слов, просто этот арт дорог мне и любим, ну а когда про него отдельно что-то замечено - запредельно, спасибо)
метафора, спасибо, ваши слова очень приятны )
текст, по-моему мнению, более чем восхитительный